Где-то под Гроссето - Марина Степнова

Вот еще классный фильм – «Игры разума».

Кино я смотрю на ноутбуке, телевизора у меня нет. Давно. Очень давно. То есть Путина от Медведева я еще худо-бедно отличу, а вот Хлопонина от Потанина – уже нет. Мне неинтересно. И те, кому это интересно, неинтересны мне еще больше. Я всего-навсего соглядатай. У меня есть аккаунты во всех соцсетях, но нет ни одной записи. Даже ни одного перепоста. Устав от кино, я ползаю по чужим страницам, не оставляя ни комментов, ни следов. Просто смотрю. Котики, котики, демотиваторы, все на защиту Навального, мимими! Навальный – ставленник Кремля! Кремль – проект Госдепа! В свои три года Митя уже пережил клиническую смерть во время операции и предательство родной матери. Теперь у него острый лейкоз. Плутин – вор! Смерть либерастам и дерьмократам!

Скроллим, читатель, скроллим.

Ноутбук с диагональю в двадцать один дюйм. Два по самое горлышко залитых терабайтника. Торренты. Если заказать пиццу на дом, можно вообще никуда не выходить. Никогда. И долбись оно всё конем. Но – надо. Ежедневно, с понедельника по пятницу, с десяти до восемнадцати ноль-ноль я – юрконсул. Звучит грозно, но на самом деле я не юрконсул, а лох. Оказываю юридическую поддержку молодым предпринимателям России. Согласно договоренности, достигнутой нами в “Шоколаднице”, высылаю подробный бизнес-план нашего стартапа. В очереди у меня томятся либо восторженные долбозвоны, алкающие лавров Стива Джобса, либо откровенные психи. Изобрели вечный двигатель, теперь пытаются наладить промышленное производство. Всем позарез надо бабла, славы и айнанэ. На мониторе у меня открыты разом «Консультант-плюс», «Гарант», «Одноклассники» и Facebook. Согласно пятому параграфу четвертого приложения к подзаконному акту от 23 марта, – бубню я неразборчиво, торопясь отделаться, и молодые долбозвоны почтительно затихают. Верят, что я помогу им предпринимать. Что хоть кто-то поможет. Стив Джобс умер, олухи. Девяностые прошли. Так что валите отсюдова, пока целы. Да всё равно куда. Лондон не резиновый, но если поднапрете – может, и втиснетесь. В этой стране вам делать нечего. Даже Песков ее так называет. Эта страна. Пескова я как раз опознаю. Пресс-секретарь Путина. Похож на моего физрука. Хороший был дядька. Научил меня прыгать через козла. Теперь я и сам козел. Вырос.

Юрист я не то чтобы плохой. Просто трус. Вот моя сокурсница Бекетова – смелая. Черный рейдер. Когда-то я мечтал с ней переспать, теперь не мечтаю. На очередную встречу выпускников она приехала на новенькой «бэхе». Шестерка, гранд-купе. Сотню делает за четыре с половиной секунды. Нереальная тачка. Тоже черная. Выжрав третий пластиковый стаканчик водки, я осмелел настолько, что протолкнулся поближе, потрогал теплый еще матовый капот. Бекетова смеялась, запрокидывая голову, так, чтобы была видна длинная белая шея, предусмотрительно перетянутая черным шнурком. На шнурке болтается скромный бриллиантовый крестик. Очень удобно. Рубить – здесь. Бекетова, – говорю, – а ты хоть понимаешь, что преступница? Это всё равно что врач, вместо того чтобы лечить, специально заражал бы больных сифилисом. Или бы ноги им здоровые отрезал.

Знаете, что она ответила? Ничего. Даже не повернулась.

Я выпил четвертый стаканчик и поехал домой на метро.

Улица Курганская. Съемная однушка. Двадцать пять тыщ в месяц. Первый этаж.

Знаете, чего я еще боюсь?

Полиции, гопников, СПИДа. Того, что мама умрет. Еще – ГМО.

Настеньке пять лет. У нее рак мозга.

Обычно я такое пролистываю сразу. Жулики в десяти случаях из десяти. Виртуальные побирки. Возле гастронома, в котором я отовариваюсь ежевечерними пельменями и ежеутренним йогуртом, побираются по-настоящему, живьем. Сразу три подвида. Какбэ нищая бабка, согнутая в немыслимую дугу. Уткнулась лбом в асфальт, под коленками – заботливо положенная картонка, чтобы, значит, не так жестко было страдать. Я бы и трех минут в такой позе не протянул, а она ничего, часами стоит, не шелохнувшись. Проверял. Живые статуи отдыхают. Толстая тетка с целой коробкой копошащихся котят. Этих, когда передохнут, просто выкинут на помойку и наберут новых. Еще пара печальных кобыл. В прямом смысле этого слова кобылы. Лошади. На них – прыщавые девицы в роли прекрасных наездниц. Тоже кобылы, между прочим. Каждая вдвое толще и выше меня. Жулят лошадкам на еду.

И вот – девочка Настенька. Пять лет. Рак мозга. Идеальная отмычка для простодушных сердец. Теперь засрут этой Настенькой всю френд-ленту.

Со скуки (и чтобы не читать следующий пост, в котором какой-то брехливый оппозиционер живописует, как его жутко прессовали в автозаке) я смотрю, кто притащил это ракообразное на мою страницу. Надо же, не перепост. Просто лайкнул кто-то из моих никчемных виртуальных друзей. Ни одного из них я не знаю в реальности. И знать не хочу. Просто набор слов и фоток. «Инстаграм», да. Надо еще зарегиться на «Инстаграме». Смотреть хотя бы не так скучно, как читать.

За Настеньку хлопочет сотрудница хосписа. Жуткое какое слово – будто дважды щелкнули изогнутыми острыми щипцами. Хос-пис. Я физически ощущаю, как ноет там, где щипцы отхватили живой кожный лоскут. Рак. Дедушка умер от рака. Опухоль. Смрад. Перед смертью видел струящихся в комнате красных драконов. Но у девочки Настеньки (пять лет) сейчас ремиссия, ей намного лучше. Неизвестная мне сотрудница хосписа радуется так, словно ей самой полегчало. Дали перевести дух, пожалели. Красные драконы немедленно улетают. Оказывается, у Настеньки есть мечта: она никогда в жизни не была в цирке. Если бы кто-нибудь из вас, друзья, мог купить ей и ее маме билеты…

Дверь открывается, заглядывает очередной молодой предприниматель. Насусленные гелем волосики, дешевая рубашка из полиэстера. Постирать, просушить на плечиках, не гладить. Период полураспада – миллион лет. Абсолютное зло. У меня самого точно такая же.

Вон! У меня обед! – рявкаю я неожиданно грозно, и предприниматель покорно смывается. Подчиняется власти. Даже такой жалкой, в моем лице. Я мысленно пересчитываю все уложения, приложения и статьи, которые только что нарушил. Я всегда так делаю. Подпитываю свою трусость. Соображаю, что будет, если на меня подадут в суд. Выстраиваю мысленную линию защиты. Глупости совершенные, никто и никогда не подаст на меня в суд. И я сам не подам. Упаси меня господи и помилуй. На юрфаке нам препод рассказывал – с двадцатилетним стажем, между прочим, судья, – что ни разу за свою жизнь не подписал оправдательного приговора. Честно, говорит, я даже не знаю, как это делается. Бумажки такой, по-моему, даже нету. Ну, шаблона. Во всяком случае, он не видел. Ну а я-то тем более. Суд должен быть так страшен, чтобы ни один из граждан не смел даже подумать, чтобы обратиться туда. Не помню, кто сказал. Кто-то из древних. Пять тыщ лет. Восточная деспотия, а чо!

Итак, Настенька, пять лет, рак, цирк, мама. Я просматриваю аккаунт этой, которая из хосписа. Читать невозможно, честное слово, хотя пишет она, в отличие от многих, здорово. Временами даже весело. Приплясывающий оптимизм висельника. Всего двадцать пять лет, а уже в самом эпицентре смерти. Билетерша на барже Харона. Если бы у меня была такая работа, я бы уже где-нибудь висел. Как эта женщина до сих пор жива? «Джуниор», снова «Джуниор». Вернусь домой и обязательно пересмотрю. Аккаунт открытый: фамилия, имя, телефон, фотографии, электронный адрес – всё, похоже, настоящее. Очень недальновидно. Сына Касперского на таком раздолбайстве и взяли. Еще бы ключи под ковриком держал. От квартиры, где деньги лежат. А лицо у нее хорошее. Спокойное. Я лезу на страничку хосписа – проверить, есть ли такая сотрудница в штате. Есть. То же лицо, тот же мейл. Улыбается.