CC – инквизиция Гитлера - Гвидо Кнопп

Еще не было принято окончательного решения о многомиллионном истреблении людей, но то, что по сравнению с притеснениями евреев в Германии радикальность подобных мер в Польше должна многократно превзойти все, до сих пор известное, было давно согласовано между Гитлером и Гиммлером.

Шеф СС также не скрывал в той поездке своей ненависти к евреям и готовности к совершению преступлений против них. Уже к этому времени его расстрельные команды успели уничтожить почти 20 000 евреев.

В течение многих лет Гиммлер готовил почву для «борьбы», которая должна была, наконец, начаться. Во время так называемой демонстрации типичных лиц «преступников» Гиммлер, указывая прутом на дрожащих от страха стариков, потешался над их свисавшими с висков локонами и обзывал тунеядцами. Центральным пунктом его расовой ненависти являлось разделение всех живых существ на три категории: люди, недочеловеки и звери. При каждой возможности он вдалбливал в головы эсэсовцев мысль о том, что евреи — это недочеловеки или человеко-звери. Его речи изобиловали, измышлениями против евреев, которым приклеивались унизительные прозвища типа тунеядцы, кровопийцы, паразиты, предатели и т. п. С помощью насилия, подкрепленного речами, клеветой и бранью, а также пасквилями, карикатурами и листовками, евреев лишили права называться людьми, а оболваненных немцев готовили к расправам и глумлению над ними. Дело дошло до того, что евреев стали сравнивать с насекомыми-паразитами. Выступая с речью в Харькове в 1943 году, Гиммлер заявил: «Уничтожение вшей — это не вопрос мировоззрений. Это вопрос поддержания чистоты».

Толпы ученых спорили о том, когда же конкретно было принято решение о проведении холокоста и кто его принял. Вопрос о надежных источниках информации остается открытым, потому что руководство национал-социализма обсуждало столь щекотливый вопрос устно, дабы не оставить никаких следов.

Кроме того, очень многое, что касается еврейского вопроса, завуалировано в иносказательной форме. «Окончательное решение», «особое обращение», «эвакуация» — так, а не своими именами называли преступники массовые убийства людей. А что касается решения о их проведении… Установлено точно, что центральной фигурой в этом деле являлся Гиммлер. И так же точно известно, что с началом бесчинств расстрельных команд СС после нападения на СССР летом 1941 года истребление людей приняло столь немыслимо огромные размеры, что холокост был признан преступлением, не имеющим аналогов в истории человечества.

Время, на которое приходится принятие решения о проведении массового истребления людей, — судя по всему, осень 1941 года. Ведь если в начале года в имперском Главном управлении госбезопасности еще обсуждались планы массовой эвакуации евреев на Мадагаскар, то в конце его уже сотни тысяч людей в оккупированных немецко-фашистскими войсками регионах Советского Союза были ликвидированы командами СС, и был отдан приказ на сооружение лагерей смерти.

Теперь не имеет особого значения академический спор о том, был ли это Гитлер, который на бесчисленных совещаниях того года требовал от своих палачей большей решительности, или они сами подыгрывали ему, предлагая все новые и далеко идущие планы, ибо общее направление движения одобрялось всеми посвященными единодушно.

К тому времени в немецких концлагерях в Германии уже восемь лет произвольно и безнаказанно совершались убийства. С 1939 года проводилось истребление калек и инвалидов детства под кодовым названием Т-4, в ходе которого применялся газ, а в Польше и летом 1941 года на Балканах команды СС и СД массово истребляли людей, выкашивая пулеметными очередями целые просеки смерти.

Количество уничтоженных режимом людей исчислялось сотнями тысяч задолго до установленного историками начала холокоста. Поэтому для главных персонажей переход к публично провозглашенному Гитлером еще в 1939 году «уничтожению еврейской расы в Европе» был лишь вопросом времени.

В кругу подчиненных Гиммлер всегда утверждал, что только Гитлер имел право принимать окончательное решение. Комендант концлагеря Аушвиц Гесс рассказал после войны о разговоре с Гиммлером летом 1941 года: «Гитлер приказал провести в жизнь окончательное решение еврейского вопроса. Нам, войскам СС, надлежит выполнить этот приказ».

Через три года, 5 мая 1944 года, Гиммлер заявил в Зонтхофене, что «еврейский вопрос в целом… решен бескомпромиссно» силами СС. И далее добавил с налетом сентиментальности в голосе: «Вы можете понять, до чего тяжелым оказалось для меня выполнение этого боевого приказа, который я строго провел в жизнь, руководствуясь исполнительностью и глубоким убеждением в своей правоте». В другом своем выступлении он опять жаловался на то, какой «тяжелейший приказ» отдал ему фюрер для исполнения. Все эти его высказывания не имеют себе равных по цинизму. Главный приказчик убийц жалуется на тяжесть им содеянного. Массажист Гиммлера Керстен даже вспомнил после войны, что его пациент как-то открылся ему, заявив, что он «вовсе не хотел уничтожать» евреев и что у него были «совсем другие соображения». Однако этому противоречат его бесчисленные выступления, исполненные ненависти, и аморальная напористость, с какой Гиммлер брался за «окончательное решение». Такой человек, как он, не может спрятаться за формулой «вынужденное исполнение приказа командира». Его организаторские способности прежде всего сделали возможными такие масштабы фатальности. Его склонность к интригам и обману наложила свой отпечаток и на призрачную, жуткую атмосферу, царившую в концлагерях. Коварство, с каким под предлогом «принятия душа» и «дезинфекции» отправляли на тот свет ничего не подозревавших узников, полностью соответствовало подлой душе шефа СС. Как верх мракобесия воспринимает мир полное отсутствие сознания вины. Главный преступник не чувствовал себя виновным. Гиммлер был до такой степени заложником своего бреда, что мог совершенно серьезно представлять своим подчиненным холокост как величайшее достижение.

Самый отвратительный пример тому — его речь перед группенфюрерами СС 4 октября 1943 года. «Я хочу здесь перед вами с полной откровенностью упомянуть и очень тяжелую главу, — уверенным тоном говорил он в роскошном зале Позенского замка. — Между нами это все равно должно быть высказано совершенно открыто. Я имею сейчас в виду эвакуацию евреев, искоренение еврейского народа. Это только легко сказать. Каждый член партии говорит: «Еврейский народ искореняют». Да, мы эго делаем. Всем все ясно. Записано в программе партии. И вот они все приходят, все 80 миллионов бравых немцев, и каждый за собой ведет своего порядочного еврея. Никто из тех, кто так говорит, не видел и не пережил этого. Большинство из вас узнают, что это значит, когда в одном месте лежат 100 трупов, когда 500 или когда 1000 лежат перед вами. Пережить такое и при этом, не считая проявлений человеческой слабости, остаться порядочным человеком, — это как раз и закалило нас».

Такие пассажи отрицают все, что присуще человеку. «Порядочность Гиммлера была на деле не чем иным, как прикрытием громадной разрушительной энергии. Властитель Черного ордена был ослеплен ложной верой в то, что только его «миропонимание» есть единственный путь к лучшему «для народа» миру. Вместо этого он вел только в пропасть.

В августе 1941 года шеф СС, находясь в инспекционной поездке в Минске, остановился у командира боегруппы «Б», бригадефюрера Артура Небе. После доклада Небе о проведенных его подчиненными массовых расстрелах Гиммлер приказал провести на следующий день расстрел очередной сотни «партизан», на котором он лично будет присутствовать. По показаниям Карла Вольфа, шеф СС никогда до этого не видел своими глазами, как производится групповой расстрел людей. Утром следующего дня личный состав оперкоманды 8-го и полицейские 9-го батальонов подвели к свежевырытому рву 100 пленных, среди которых находились две женщины. Жертвы должны были небольшими группами спускаться в ров и ложиться на дне лицом вниз. После чего расстрельная команда открывала залповый огонь по лежащим внизу людям. Среди ожидавших своей участи Гиммлер вдруг увидел юношу лет двадцати, светловолосого, с голубыми глазами. Он распорядился, чтобы обреченного подвели к нему. Генерал СС Эрих фон дем Бах-Залевски, свидетель той сцены, так вспоминает произошедший разговор: