Ритуал тьмы - Кристоф Хардебуш

В селении закричали. Видимо, их стычка не осталась незамеченной. К несчастью, он назвал пареньку на хуторе свое имя, поэтому нужно было забрать отсюда тело. Взвалив умирающего на плечо, Людовико понесся вперед, не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Если труп обнаружат, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Как жаль, — прошептал он, направляясь к озеру. — Я бы так хотел поговорить с тобой.

Человек, ослабевший от потери крови, перестал сопротивляться. Он понимал, что скоро умрет.

— Плохо, что моя одежда оказалась в столь плачевном состоянии, — добавил Людовико.

«Так, значит, они напали на мой след. Нужно поскорее убираться отсюда. Нельзя возвращаться в Сешерон». Но мысли о Валентине заставили его изменить мнение. «Нет. На этот раз я не буду убегать. Если я уйду, то потеряю ее навсегда».

Подыскивая подходящее место, где можно было бы спрятать труп, граф задумался о том, как бы сохранить собственную безопасность, не отказываясь при этом от Валентины.

Колони, 1816 год

Никколо осторожно отхлебнул коньяк. Напиток ударил ему в нос, и юноша чуть не чихнул. Он с отвращением поморщился, но никто этого не заметил — в этот момент Полидори встал, кивнув своим собеседникам.

— Разрешите вас покинуть, — торжественным тоном заявил он. — Меня ждут у доктора Одьера.

— Конечно, друг мой, конечно, — весело ответил Байрон, поднимая бокал в его честь.

Полидори покинул зал, а все уставились на огонь в камине. Дрова тихонько потрескивали, вверх по дымоходу летели искры.

Никколо было жаль, что Мэри и Клэр сегодня остались дома, но Шелли объяснил, что Клэр заболела, а ее сестра осталась за ней присмотреть. И теперь, когда ушел и Полидори, они остались втроем. Байрон приподнял бокал, и юноша, прислуживавший им сегодня вечером, поспешно наполнил его коньяком. Флетчер и второй слуга взяли выходной, и потому лорд подыскал им замену — мальчика из деревни, красивого светловолосого паренька лет шестнадцати.

— Пусть же наш доктор сегодня напляшется вволю, и пускай другие гости не болеют, а то Полидори залечит их до смерти, — шутливо произнес Байрон вместо тоста.

Хихикнув, Шелли опрокинул коньяк себе в рот и обернулся к Никколо.

— Доктор намекнул нам, что ему нравится одна дама из Женевы. Он часто бывает в ее доме. Они музицируют вместе.

Никколо с отсутствующим видом кивнул. Сам он не обладал никакими склонностями к музыке.

— Можем пострелять в саду, — предложил Байрон. — У меня превосходные пистолеты, а из-за дождя в последнее время мы ими почти не пользовались.

— А мне тут так уютно, — покачал головой Шелли, поднимая бутылку. — Может, бренди?

— Perché no[27]? — рассеянно ответил Никколо по-итальянски.

Шелли налил ему, а Байрон тут же принялся рассказывать историю о придворном шуте-карлике по имени Перкео[28], который всегда произносил эти слова, когда ему предлагали выпить, и поэтому каждый день пил очень много вина.

— И когда он уже состарился, врач посоветовал ему пить поменьше алкоголя. Несмотря на весь свой скепсис, карлик выпил стакан воды — впервые в жизни! На следующий же день умер.

— Свидетельствует ли это о том, что врачи — это плохо, или же о том, что вино — это хорошо? — осведомился Никколо.

Он заметил, что с уходом Полидори у всех улучшилось настроение. Доктор был чересчур надменным, и это всегда мешало в разговоре с ним. К тому же он недолюбливал Шелли и во всем пытался уязвить его, что делало общение в компании еще сложнее — а ведь говорить с этими талантливейшими людьми и без того было непросто.

— Я знаю очень хороших врачей, — отозвался Байрон, немного подумав.

— А я — плохое вино, — добавил Шелли.

Все рассмеялись. Шелли сунул руку в карман своего сюртука, который он никогда не застегивал, как, впрочем, и верхние пуговицы рубашки, так что его широкий воротник всегда неопрятно торчал. Поморщившись, словно от боли, Перси склонился набок, и Никколо заметил в его руке бутылочку с белой этикеткой.

— Боли? — весело спросил Байрон.

Кивнув, Шелли открыл бутылку и отхлебнул плескавшуюся в ней жидкость.

— У меня тоже, — лорд протянул руку и, сделав глоток, передал бутылку Никколо.

— У меня ничего не болит.

— Немного опиума не повредит, даже если вы не страдаете от боли, — Байрон подтвердил подозрения Вивиани.

— Но разве от него не чувствуешь слабость? Не становишься пассивным и сонным?

— Нет, это всего лишь глупый предрассудок. Скорее я склонен отметить, что опиум усиливает то настроение, в котором я находился до того, как его принял. Иногда от опиума я чувствую, что полон энергии, и мне хочется двигаться, а иногда становится острее мой ум, и тогда я часами могу вести интереснейшие разговоры.

Никколо неуверенно взял бутылочку. Поднеся ее к губам, он почувствовал резкий запах алкоголя.

— Маленький глоток, — посоветовал Шелли.

Вивиани отхлебнул немного. Вкус у опиумной настойки был неприятный, резкий и горький, чувствовалась крепость. Юноша закашлялся.

— Да, это горькое лекарство, — с некоторым злорадством отметил Байрон.

Шелли вновь спрятал бутылку, а Никколо, справившись наконец с кашлем, начал прислушиваться к своим внутренним ощущениям. Он пытался понять, начал ли уже действовать напиток, но не знал, чего следует ожидать.

Тем временем Байрон и Шелли завели разговор об идеализме. Лорд укорял своего друга в том, что он не смотрит на мир с позиций здравого реализма.

— Нашему времени не нужен ни идеализм, ни реализм. Нужно поменьше религиозности, муштры, порядка и побольше свободы. Нам нужны Мильтоны и Моры, а адвокатов и политиков у нас и так хватает. Нужно создать новую утопию, противостоять тиранам, найти место, где будут царить ученость и искусства. Путь туда укажет литература, ведь словом можно изменить мир!

— У истоков революции во Франции тоже стояли идеалисты, — напомнил Байрон.

— И если бы мир не отреагировал на них с таким страхом и ненавистью, все было бы хорошо. То, что в Париже дело дошло до применения силы, связано с войной.

— И с ненавистью к тиранам, — поддержал поэта Никколо, хотя французов у него на родине со времен Наполеона не очень любили. — Если бы эта страна была более просвещенной, всего этого насилия не произошло бы.

— У тирании много форм, — Байрон смерил его задумчивым взглядом. — Тирания государства. Тирания слова. Тирания духа.