Сталинградская Богородица - Валерий Шамбаров

Лихой партизан Шкуро выдвинул лозунг: «Хоть с чертом против большевиков!» Горел желанием повторить подвиги Гражданской войны, самолично подраться с красными. Говорил: «Мне бы только на Кавказ приехать, там меня каждый знает. Как приеду, сразу весь Кавказ подниму против большевиков». Не тут-то было! Краснова и Шкуро немцы использовали только как рекламные фигуры, им даже не позволили побывать на родине. «Охранный корпус» вместо России оставили в Югославии бороться с партизанами, стеречь важные объекты – чтобы высвободить для фронта германские части. Ну а большинство эмигрантов были настроены патриотически, не желали сотрудничать с оккупантами. «Охранный корпус» недотянул даже до бригады, насчитывал всего 2 тыс. человек.

Советских граждан присоединялось к неприятелю гораздо больше. Некоторые и впрямь верили, что наступает пора с германской помощью спасать Россию. Другие всего лишь силились сберечь свою шкуру, а то и очутиться в выигрыше, вовремя подстроившись к победителям. Из гражданского населения формировалась полиция, и желающих нашлось вполне достаточно. Полиция подчинялась германским комендантам и органам гестапо, привлекалась для охраны тыловых объектов, для борьбы с враждебными элементами, для карательных акций. На нее возлагался сбор продовольствия, фуража, германских солдат на такие задачи можно было не отвлекать. Измена проявлялась даже там, куда немцы еще не дошли. Самые буйные жители Кавказа сочли, что советская власть гибнет и с ней можно не считаться. Чеченцы и ингуши принялись разбойничать. Нападали на колхозы, угоняли скот. Убивали милиционеров, работников военкоматов. Взбунтовались карачаевцы, вырезали госпитали в Нальчике.

Но и среди тех советских людей, кто не изменял в открытую, настроения бродили шаткие. Задумывались – может, немцы и впрямь освободители? Это давало оправдания для собственной слабости. Как уже отмечалось, под Севастополем пятеро моряков ценой своих жизней сорвали вражескую атаку. Всего пятеро! Но десять тысяч бойцов при отступлении от Перекопа подняли руки вверх. Они не были ранены, не были окружены. Дорога назад была свободна, но решили, что хватит – устали, навоевались. Ждали и искали, кому бы сдаться… А когда знаменитую 316-ю Панфиловскую дивизию доставили на фронт, во всех трех ее полках отмечались весьма нездоровые высказывания: «Надо бросать воевать», «Сейчас 50 % колхозников настроены против советской власти…». Во всех полках докладывали о перебежчиках.

Однако нацисты не были освободителями. Украинские, литовские, латышские попытки организовывать свои «правительства» они сразу пресекли. На инициаторов цыкнули, что они много о себе возомнили. Ну а тем, кто рассуждал об избавлении от коммунизма или просто надеялся отсидеться в своей хате с краю, быстро пришлось раскаяться. Новая власть повсеместно начиналась с «превентивного» террора. Улицы захваченных городов оклеивались приказами, где любое прегрешение сопровождалось угрозой смерти: «саботаж», вредительство, нарушения комендантского часа. Расстрел обещали даже тем, кто не зарегистрирует домашних животных.

В Бресте арестовали всех, кого сочли подозрительными. Тысячи людей согнали на стадион «Спартак». Сортировали несколько дней, держали на трибунах, на солнцепеке, без еды и воды. Некоторых расстреливали здесь же, на футбольном поле. Других увозили в тюрьмы и лагеря. Третьих сочли неопасными, распустили по домам. Войдя в Минск, немцы в первый же день объявили диверсией какой-то оборванный провод, нахватали наугад заложников и расстреляли 100 человек. Украинские и белорусские деревни заполыхали еще без всяких партизан – для острастки. По колоннам германских войск из леса стреляли какие-нибудь окруженцы, и гитлеровцы отыгрывались на ближайшей деревушке. Или, понеся потери в бою, срывали злость на мирных жителях. Эти акции не были случайными, они являлись частью общей нацистской политики. Директива Гитлера от 22 июля предписывала «распространение оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения».

Участь советских солдат, которые так бездумно сдавались «братьям по классу», оказалась жуткой. Возиться с ранеными немцы редко считали нужным. Недееспособных пристреливали. А здоровых или относительно здоровых строили в колонны и гнали пешком по дорогам – и под солнцем, и под дождями. На водопой в лучшем случае подпускали к реке. Еды не было. Кто выбился из сил и отставал – добивали. Иногда забавлялись. В Минске прямо на главной улице конвой стал бросать в большую колонну куски хлеба. Изголодавшиеся люди кинулись драться за еду, а по ним открыли огонь [90].

Но германское командование даже в самых смелых мечтах не ожидало такого количества пленных! 8 сентября 1941 г., после победы под Киевом, Верховное командование вермахта издало приказ за подписью Кейтеля, разрешивший «как правило» применение оружия против пленных. Иными словами, допускавший никуда их не вести, а расстреливать на месте. В войсках приказ восприняли с удовлетворением. Так было проще, удобнее. На всех фронтах затрещали очереди пулеметов, сметая в канавы и рвы сдавшихся русских.

Но и тех, кого довели до лагеря, ждали дальнейшие мучения. Их очередной раз сортировали. Коммунистов, политработников, евреев уничтожали. Иногда убивали и других «непонравившихся». Розенберг свидетельствовал: «При этом полностью игнорировались какие-либо политические соображения. Так, во многих лагерях пленных расстреливали, к примеру, всех „азиатов“. А большинство лагерей представляли собой лишь огороженные участки открытого поля, без крыши над головой, почти без еды. Люди объедали траву под ногами, коренья. Где-то местным жителям разрешали подкармливать узников, бросать через колючую проволоку картошку или свеклу, в других местах отгоняли. Потом началась осень с холодами, дождями… Пленные стали вымирать. Сбывались слова Евангелия: „Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее“ (Матф. 16:25)».

16 июля, на совещании с Герингом, Кейтелем, Борманом, Розенбергом, Ламмерсом Гитлер определил предстоящие задачи: «Мы стоим сейчас перед необходимостью разрезать пирог в соответствии с нашими потребностями, чтобы иметь возможность, во-первых, доминировать на этом жизненном пространстве, во-вторых, управлять им, а в-третьих, эксплуатировать его». Ответственный за эксплуатацию, Геринг, инструктируя комиссаров оккупированных территорий, откровенно заявлял: «Я намерен грабить, и грабить эффективно». Устанавливались цифры обязательных поставок продовольствия, сырья. Их распределяли по селам, деревням. Опять же под угрозой суровых кар за неисполнение.

Вводилась трудовая повинность. На местных жителей возлагались ремонт дорог, мостов, расчистка от грязи и снега, перевозки грузов на своих лошадях и подводах. Гитлер указывал: «Что касается смехотворной сотни миллионов славян, мы превратим большинство из них в таких, какие нужны нам, а остальных изолируем в их собственных свинарниках, и всякого, кто говорит о снисхождении к местным жителям и их приобщении к цивилизации, следует направлять прямо в концлагерь». Ему вторил Борман, писавший Розенбергу, что славяне призваны работать на немцев, а если они не нужны, то могут умирать. Размножение он признавал нежелательным, а образование опасным – для русских, мол, достаточно считать до 100, а «каждый образованный человек – это будущий враг» [149].