Мертвые канарейки не поют - Антон Леонтьев

Лева Георгиевич повысил голос:

– Можно и мне сказать? Прежде чем ты, Ритка-маргаритка, начнешь обвинять меня невесть в чем, позволь сообщить тебе следующее: нападение на твою матушку, как я понимаю, было совершено вчера?

– Вам лучше знать! – процедила Рита, а Лев Георгиевич качнул седой головой:

– Грубить старшим нехорошо, тебя что, матушка этому не учила?

Рита едва сдержалась, чтобы не ударить по лощеной физиономии этого мерзавца, изнасиловавшего ее, а затем и ее маму.

И, не исключено, сделавшую ее инвалидом.

– Ну ладно, хами, если так хочешь. Однако позволь сказать тебе, Ритка-маргаритка, что с вечера четверга я был в Москве. В срочной деловой поездке. Вылетел в столицу вечерним рейсом в двадцать сорок, а вернулся сегодня утром в восемь ноль пять. И, заметь, это легко проверить! Так что если преступление произошло в пятницу, а твои слова позволяют это заключить, то я к нему, конечно же, никак не могу быть причастен.

Рита, переварив сказанное, не знала, что сказать. А потом воскликнула:

– Понимаю, улетели в Москву, чтобы создать себе алиби. А потом тайно прилетели в пятницу, чтобы… чтобы изнасиловать мою маму, снова улетели туда и прилетели уже на следующий день…

Она запнулась, а Лев Георгиевич мягко заметил:

– Ну, видишь, ты сама в это не веришь. И на поезде, даже самом скоростном, я не успел бы приехать из столицы, трахнуть твою матушку и вернуться обратно в Москву, чтобы утром улететь на самолете. Более того, у меня в течение всей пятницы был ряд деловых встреч, ради которых я, собственно, и поехал в столицу, и мои многочисленные и крайне, заметь, многоуважаемые деловые партнеры могут подтвердить, что я в течение всего дня был в столице. А вечером в пятницу я расслаблялся в элитном московском клубе, откуда рано утром поехал прямиком в аэропорт, чтобы вернуться на малую родину. И это тоже могут подтвердить мои многоуважаемые деловые партнеры, а также ряд дам, работающих в данном элитном ночном клубе. Убедил?

Отчего-то Рита не сомневалась, что Барковский говорит правду, однако она была уверена, что это он стоит за нападением на маму.

– Тогда это совершил ваш сын Гоша! – сказала она, окончательно успокоившись. – Он от вас недалеко ушел.

И про себя подумала, что это, вернее всего, не так и Гоша, несмотря на то, что он помогал свое родителю-зверю, все же не такой монстр, как его старик.

– Ах, Ритка-маргаритка, разве я не сказал, что мой сын Гоша летал в Москву вместе со мной и принимал участие в переговорах на правах моего помощника? Надо же сына вводить в курс дела, он скоро окончит университет, ему через год-другой переговоры с моими многоуважаемыми партнерами в одиночку вести. А вечером Гоша вместе со мной ездил в тот самый элитный ночной клуб, что готовы также подтвердить тамошние дамы, правда, иные.

И, притормаживая, добавил:

– На тебе лица нет, если честно, и выглядишь ты отвратительно. Может, заедем в ресторан и закусим? Я приглашаю!

Рита, посмотрев на Барковского, ответила:

– Что ж, понимаю, организовали себе и своему сынку идеальное алиби. Думаю, у вас это получилось. А это значит, что…

Ее голос дрогнул, и она выпалила то, что только что пришло ей на ум:

– …что кто-то другой по вашему распоряжению совершил нападение на мою маму, пока вы находились в Москве! Ведь так?

На этот раз Барковский ничего не ответил, но на его лице возникла хитрая улыбка. Рита поняла, что так оно и было.

– Выпустите меня! – закричала она, а Лев Георгиевич возразил:

– Ну, чего ты дергаешься, Ритка-маргаритка, я почти привез тебя…

Рита ударила его кулаком по коленке, Барковский взвыл и перехватил на лету ее кулак, который она снова хотела опустить на его конечность.

Выворачивая ей запястье, он прошипел:

– Вот видишь, что бывает с мамами плохих девочек. Плохих и тупых. Потому что ты, Ритка-маргаритка, именно такая: плохая и тупая. Мы же договаривались, что никакой огласки не будет, не так ли?

Ведя автомобиль одной рукой, он продолжал другой выворачивать Рите запястье – боль была дичайшая.

– Договаривались. Ты даже отступные получила, как наличными, так и в виде услуг – твое пребывание в частной клинике знаешь, сколько стоило? И что ты сделала? Подло записала, как в дешевом американском боевике, наш сугубо приватный разговор и побежала сдавать это местным телевизионщикам. Плохо, Ритка-маргаритка, очень плохо! Вот и пришлось тебя покарать. Тебя, твою мамку и твоего папку!

Он с такой силой крутанул запястье Риты, что оно затрещало, и девушка, закричав, подумала, что Барковский точно сломал его.

Однако тот, опытный садист, отлично знал, как причинять людям максимальную боль, не оставляя видимых следов: пальцы на руке вроде двигались, хотя запястье ужасно болело.

Рита заплакала, а Лев Георгиевич, остановил автомобиль, вытащил из бардачка пакетик с бумажными салфетками и кинул их на колени Рите.

– Господи, Ритка-маргаритка, как ты любишь рыдать! Настоящая истеричка! Хотя, если честно, меня это заводит – твоя боль, твое отчаяние, твоя безнадега… Так бы прямо сейчас, прямо в автомобиле, тебя и трахнул…

И он красноречиво потер ширинку.

Риту затошнило.

– Ладно, дотопаешь до дома на своих двоих. Видишь, что с твоей матушкой произошло? Но она ведь осталась в живых. А в следующий раз, может быть, не останется…

Это была неприкрытая угроза.

– Да и твой папка, этот придурок, который решил было застрелить меня… Он снова в СИЗО, а ведь у меня отличные контакты с местной братвой. Стоит мне только щелкнуть пальцами, и твоего папашку там в отбивную превратят. Да еще и смачно трахнут. Прямо, как тебя и твою мамку. И будет у вас вся семейка трахнутая!

Он загоготал.

Рита закрыла глаза, пытаясь подавить гнев, который захлестывал ее волной. Что толку в эмоциях, в том, чтобы колотить этого зверя кулачками по коленке, визжать и реветь. Он ведь обладает реальной властью – над ней, над мамой, над папой.

Властью над их здоровьем, благополучием, жизнями.

– И чего вы хотите? – произнесла она устало, и Лев Георгиевич благодушно заметил:

– Ну, так-то лучше, Ритка-маргаритка. А представь, я скажу, что хочу, чтобы ты стала моей подстилкой и выполняла мои самые извращенные желания. Потому что то, что тебе пришлось испытать, это еще так, лютики-цветочки. Я могу быть и намного отвратительнее…

Его рука легла на коленку Риты, и она снова заплакала.

– Ладно, шучу. Хотя, может, и не шучу, однако надоела ты мне. Все ревешь и ревешь. Ошибся я в тебе. Думал, смогу сделать тебя своей музой, а ты так, на один зуб. Точнее, на один трах…