Дурни Вавилонские - Далия Трускиновская

— Да, мелками на стене спальни, — объяснил я. — У него там нарисована башня, вся и по частям, он постоянно что-то переделывает, только простому парню ничего на этих картинках не понять. И он туда никого не пускает. А потом что-то выдавливает на табличках, и Бурче носит их обжигать, и хозяин ездит с ними по новым ярусам, и ругается, как старуха, которую укусил осел.

— Значит, он тут главный?

— Нет, ему кто-то деньги платит. Значит, тот — главный.

Мы съели всю похлебку и собрались расходиться. Я должен был вернуться на шестой ярус, они — в дом, где ночевали. Но, когда мы обнялись на прощание, Гамид незаметно пожал мне руку и шепнул:

— Останемся…

Тахмад пошел к дому первым, за ним Левад, Абад и Гугуд. Мы с Гамидом шли последними, отставая всё больше и больше. Наконец расстояние стало чуть ли не Двадцать шагов. И тогда Гамид сказал:

— Я хочу убить Таш.

— Я тоже, — ответил я.

Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради Дружбы с ним.

— Она обманула нас всех, — сказал я. — Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.

— Да, за обман наказывают.

Он похлопал меня по плечу — это была благодарность за то, что я ни слова не сказал о его причине.

— Ты теперь ходишь по всей башне, Вагад, и ты знаешь многие помещения. Попробуй догадаться, где там живет Таш с этим своим…

— Хорошо. Я думаю, она где-то на нижних ярусах. Там, где Агенор Лути, к которому она приезжает. А может, она живет с этим Агенором?

— Нет! Она — с тем…

— Только не кричи. Но, знаешь, там так всё запутано, на словах очень трудно объяснить. И я больше бываю на верхних — там, где строят башню.

— Надо что-то придумать, чтобы не на словах.

Не надо было Гамиду говорить это. Если бы он не сказал — я бы и не задумался. Я ведь кто? Я теперь носильщик. Мне нужно думать о носилках. Это раньше, если с тачкой что-то не так, ее катили к мастеру. А носилки-то мы сами должны чинить.

Я задумался. Вот с чего всё началось. Я задумался…

В самом деле, как господин Осейф Гумариэль объясняет словами, что нужно строить? Ведь строители не знают, что он там задумал, он рассказывает, а они делают, и у них множество ошибок, так что он орет, словно десяток боевых петухов. Когда строят дом у нас в деревне, то все знают, каким должен быть дом, потому что они и справа, и слева. Конечно, Осейф Гумариэль может показать пальцем на Нашу Башню, которая днем хорошо видна, но видна-то она снаружи, а строить нужно изнутри. Как рассказать то, что лучше всего доказать?

Вот взять человеческую ногу — как ее описать словами? Скажем, есть некое существо, которое никогда не видело человека, и как ему объяснить про ногу? Сказать, что из туловища внизу растет длинное, длинное, и сгибается сперва в одну сторону, потом в другую, и из него внизу растут пять коротких?

Или, скажем, велели бы мне самому построить тачку. Другую тачку не показали, а объяснили на словах про короб, колесо и две палки. Что бы получилось?

С картинками я раньше дела не имел. Наш деревенский храм был с гладкими стенами, потому что мы боялись рисовать богов. Когда матери забавляют детей, то рисуют на песке. Когда девушки вышивают подушки или выкладывают узор из кусочков кожи, картинка у них в голове. Или, скажем, когда ткут — то узор тоже в голове…

Большие картинки я увидел уже в вавилонских храмах. Но я знал, что это для божественности, и не подозревал, что от них может быть и другая польза. Кажется, до другой пользы я сам додумался.

Но ведь нарисовать можно то, что снаружи. Нарисовать башню снаружи может любой ребенок. А как изобразить ее изнутри, вместе с норой, которая кругами поднимается с яруса на ярус, и вместе с трубой внутри, по стенам которой прикреплены лестницы, а внизу ходят по кругу ослы, вращая священную крестовину Мардука?

— Ну? — спросил Гамид.

— Я обязательно узнаю, как до нее добраться, — сказал я.

— Узнай.

Больше мы ни слова не сказали о нашем замысле.

Я был так озабочен этим, что несколько дней ни о чем больше думать не мог. Плечи мои были сами по себе — они поддерживали ремни, и руки были сами по себе — они держали длинные палки носилок, и ноги были сами по себе — они бежали, а голова была далеко от ног и рук. Но не о Таш я думал. Что о ней думать? В голове возникали странные картинки, на которых башня была с огромной, во всю ее высоту, дверью, и дверь открывалась, и оказывалось, что внутри — комнаты с господами, и была видна нора, по которой гоняют тачки и таскают носилки.

— Что с тобой творится? — спросила Лиш. Я теперь не мог каждый вечер спускаться к пруду, и она поднималась ко мне на шестой ярус, там у нас было укромное местечко в глубине темного коридора.

— Не знаю, милая.

— Может, ты просто устал?

— Наверно. Тут довольно крутая нора, а за день приходится делать по тридцать кругов.

— Но господин ведь дает тебе время для отдыха? Этого недостаточно?

— Я не знаю.

— Странно… — Лиш задумалась. — Может быть, ты — как муж Гуш из пекарни? У него такая особенность — он обязательно должен днем немного поспать, совсем немного, и тогда он опять таскает корзины быстрее, чем бегает молодой осел.

— Разве его хозяин позволяет ему спать днем? — удивился я.

— Нет, конечно! Но если мы, те, кто работает много, а получает мало, держимся заодно, то всегда найдется способ помочь. На третьем ярусе есть помещения для хранения каменных плиток и изразцов. Там всегда сидит человек, который их принимает и выдает, а также его помощники. Муж Гуш договорился и прячется там ненадолго. Он принес туда старое покрывало и спит на полу за сложенными плитками — их нарочно сложили так, чтобы получилось вроде пещеры. А хозяин ничего не знает. Он же не стоит целый день в норе и не проверяет, сколько раз этот человек прошел мимо него со своей корзиной. Если хочешь, я поговорю с Гуш.

— Конечно, милая, поговори, — сказал я и поцеловал ее в щеку. В щеку она уже позволяла целовать, а в губы нет.

Гамид очень уставал к концу рабочего дня, а если мы хотели выследить Таш, то единственным временем для этого была бы ночь. Вот я и додумался устроить ему небольшой отдых. Ведь наш Зубастый тоже не стоит посреди норы со счетными шариками на веревке.

Когда я объяснил ему свой замысел, он сперва обрадовался, потом почесал в затылке.

— А что скажут наши? — спросил он. — Они будут работать, а я — отдыхать? Справедливо ли это?

— Скажи им правду, — посоветовал я. — Или я скажу. Все ведь понимают, что эту, эту…