Психология поведения жертвы - Ирина Малкина-Пых

Высокий холм гордо взирал на облака и сперва даже не слышал, о чем ему толкует Великан, а когда услышал, сердито нахмурил лоб.

– Что ты ко мне пристал? – проворчал он недовольно. – Почем я знаю, каким должно быть твое счастье?

– Не сердись, брат! Я к тебе только за советом. Ты же знаешь, каким бывает настоящее счастье.

– Мое счастье, моя суженая, была молчалива. Сидела в тенистом ельнике и восхищалась моей высотой. Глаза у нее темные, как земля на пашне, волосы цвета ольхи, когда в ольшанике токуют тетерева.

– Спасибо, брат, – сказал Великан, кивнул головой и побрел обратно. А у самого глаза грустные-грустные. Отыскал он девушку у пригорка в Рауне и смущенно вымолвил:

– Нравишься ты мне… Очень нравишься, но ты ненастоящее мое счастье. Ты не молчалива и мной не восхищаешься, и глаза у тебя не темные, как земля на пашне… Ступай своей дорогой.

Но девушка только рассмеялась в ответ, да так весело, что на обочинах дороги повыскакивали ватаги белых ромашек.

– Я, правда, твое счастье, твоя суженая. Пойдем вместе до самого моря. Ведь ты ходок неутомимый, да и у меня шаг легкий. По вечерам твои руки будут служить мне изголовьем, а днем я буду шагать с тобой рядом и слушать твои рассказы. Ты высок и, значит, будешь видеть дальше меня. И порой я буду проситься к тебе на руки, и тогда я тоже увижу дальние дали. Каждое утро твоя улыбка будет светлее вчерашней.

– Но ведь ты ненастоящее мое счастье, – прошептал Великан, едва не захмелев от одного ее взгляда. Бывают же у иных глаза, точно сизой дымкой подернуты, и взгляд их согревает и манит. – А может, ты и в самом деле мое счастье, – помолчав, добавил Великан, чувствуя на щеке ее легкую смуглую руку. И все же опять отправился просить совета. На сей раз он пришел к Медвежьему болоту.

– Слышь, дружище, ты такое большое, широкое, много видишь, много знаешь. Дай совет. Скажи ты глупому Великану, каким должно быть настоящее счастье.

– Мое счастье, моя суженая курлыкала по-журавлиному и день-деньской жаловалась на мои окнища, все грозилась уйти, убежать, но весной всегда ко мне возвращалась. Волосы у нее, как серый лишайник, а руки цепкие, как корни можжевельника. Я был с ней очень счастлив.

– А не заводила ли она речь все о море да о море? – спросил Великан, и голос его прозвучал так жалобно, словно стон ветра на голой осенней поляне.

– Ну, что же это за счастье, если то и дело про море твердит! Море отсюда не видать, оно очень далеко.

Опечалился Великан, пошел прочь.

– Не твоя суж-ж-женая, не твое счас-с-стье! – весело зудели мелкие болотные слепни, присаживаясь на вспотевшие плечи Великана.

Он не вернулся к пригоркам Рауны. Нечего ходить прощаться, коли счастье это ложное.

Лето щедро дарило благодатные дни, один краше другого, но потом вдруг одумалось, заскупилось. И дни стали серыми, один печальней другого. Вечерами в августе горьковато пахли головки хмеля, горечь пробралась в сердце Великана. Почему же счастье его так прячется? Может, он случайно прошел мимо него?

Небо застлали темно-синие сентябрьские тучи, березы теперь кажутся белыми свечами, каждую ночь ветер сшибает их желтое пламя, с каждой ночью блекнут огни лета. И лишь еловые леса синеют на горизонте, смотришь на них – и сердце томят воспоминания.

В первые заморозки голубым утром воротился Великан в холмистую Рауну. Не позвякивает ли тут где-нибудь пояс из синих бусин? Не зазвенит ли за кустами веселый смех, и не лягут ли на его плечи легкие смуглые руки? А нежный голос не попросит ли его ласково: «Ведь ты больше меня, и ты видишь дальше. Возьми же меня на руки… побежим наперегонки с дорогой…».

Но никто не вышел ему навстречу. Только деревья шумно спорили с ветром да по-осеннему пахли кустики брусники.

Малая речушка, которую Великан не видел летом, петляла в кустах ольхи и лещины, коричнево-зеленая в зарослях, светло-голубая на открытых местах, похожая на жемчужный пояс…

– Ау! Где ты, мое счастье! – закричал Великан во весь голос.

– Ау-у-у-у! – откликнулась речка.

– Ау! Покажись, счастье мое, покажись! – еще громче крикнул Великан.

– Ау-у! – откликнулась речка. – Ты меня не узнал, ты в меня не поверил…

– Куда ты спешишь, журчалочка?

– К Гауе, к Гауе, а потом с нею вместе к морю!

Сердце Великана сжалось от боли. Он приник к земле, слушая журчание речки и голос своих воспоминаний.

Шли дни, шли годы. Великана больше ни разу не встречали среди Раунских пригорков. Но на берегу малой речушки появился утес. Так тесно приник он к земле, так низко пригнулся над речкой, что капли воды прибрежного родника из-под него падали прямо в речную воду. Камень этот похож на огромное веко, прикрывающее глаз, в котором таятся печаль и воспоминания. А мелкие капли родниковой воды постоянно повторяют путнику:

– Эта речка была когда-то поясом из синих бусин. Он принадлежал моей суженой, моему счастью. Из-за моих сомнений оно преобразилось. Но то было мое счастье, и никто другой не мог его ни узнать, ни понять…

– То было твое счастье, – журчала речка, – и никто другой не мог его ни узнать, ни понять…