Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать - Мирзакарим Норбеков

Шухлик не ожидал такого подвоха. Особенно сегодня ему меньше всего хотелось бы думать о темном, мрачном прошлом. И горло перехватило, и голова помутилась от былых обид и оскорблений. Он услышал знакомое жужжание навозных мух. Вот они, тут как тут! Добрались из пустыни. Облепили ослика. И солнечный день обернулся пасмурным.

Шухлик стряхнул мух, но они кружились рядом, не оставляя его в покое. Подоспели на помощь еноты-полоскуны, размахивая полотенцами. Ну никак не удавалось разогнать этот мушиный рой. На редкость приставучие отборные насекомые!

– Оказывается, не так-то просто освободиться от дурных чувств и помыслов, – заметил Диван-биби и протянул глиняное изваяние, в котором Шухлик сразу признал Маймуна-Таловчи. – Пожалуйста, он в твоей власти! Делай с ним что хочешь.

Понятно, ослик с превеликим удовольствием растоптал бы этого глиняного болванчика! Да только неловко было крушить искусную работу. Ведь сам Диван-биби старался, лепил.

– Легче всего разбить и растоптать, – согласился дайди. – Не слишком приятная персона! Но поверь старому бродяге – Маймун-Таловчи тоже Божье создание, и где-то глубоко в душе у него должен быть свет.

– Вряд ли, – возразил Шухлик и едва не проглотил особенно назойливую муху.

– Конечно, сама душа одичавшая, – вздохнул Диван-биби. – Заброшенная, позабытая хозяином. Вроде одинокой и глупой крысы Каламуш, которая бежит сейчас с узелком по пустыне. Мне жалко эту глухую и слепую, заблудшую душу! Она страдает, как безногий инвалид, до которого никому нет дела.

И Шухлика вдруг охватила жалость, вытеснявшая злость и обиды. Он даже погладил глиняного болванчика по голове, отчего тот преобразился, похорошел, чуть ли не озарился изнутри.

– Знаешь ли ты, что такое прощение? – спросил дайди. – Это чудесное исцеление, избавление и помилование! Не только для того, кого простили, но, в первую очередь, для того, кто простил. Если в тебе есть сочувствие, иначе говоря, прекрасное соцветие из добрых чувств, ты способен простить.

Диван-биби расставил перед осликом знакомые фигурки. Кроме Маймуна-Таловчи тут были прежний хозяин Дурды, предатель-козел Така, хозяйка Чиен и надменный вождь сайгаков Окуйрук.

Ослик с грустью разглядывал их. «Они не ведали, что творили», – подумал Шухлик. Скорее, услыхал эти древние-древние, немногим младше Валаамовой ослицы, слова, долетевшие неизвестно откуда.

Злость и обиды его исчезали, испаряясь, как грязные лужи под солнцем. И навозные мухи сразу сгинули, будто и не было.

– В этом мире нет совсем плохих и пропащих, – говорил меж тем Диван-биби, передвигая так и сяк фигурки. – Хотя много потерянных, которые не знают, куда идти. Бродят в дремучем лесу или в бескрайней пустыне.

Огрызаются и нападают первыми. Страдают, не понимая этого. Кусаются, потому что сами боятся – дрожат от страха, переполнены страхом. Только покажи им, что не робеешь и не злишься. Дай понять, что просто жалеешь, даже сочувствуешь, и все изменится. Прежде всего для тебя!

Шухлику вновь стало легко, как утром, когда он только что очнулся под гранатовым деревом. Да нет – намного легче!

Пожалуй, мог бы вспорхнуть, чуть оттолкнувшись копытами. Он был переполнен соцветием добрых чувств, как воздушный шар горячим дымом, – вот-вот полетит!

Диван-биби, придерживая его за хвост, остерегал:

– Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый Божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять его. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, – кивнул он в сторону родника.

Прямо посреди лужайки, которую Шухлик вчера подстригал, неожиданно выросли и уже цвели пять новых деревьев – яблоня, груша и три вишни. Привыкший вроде бы к садовым причудам, ослик диву давался: откуда вдруг, да так быстро?

– Это твои собственные деревья, – улыбнулся дайди. – Первые в будущем саду! Видишь, какие чудеса творит прощение.

Шухлик не удержался и поскакал, высоко подлетая, перебирая в воздухе ногами, к своим деревьям. Хотелось понюхать их, потереться о стволы, взрыхлить землю у корней.

– Запомни крепко: все в твоей власти! – звучал в ушах голос Дивана-биби, хотя сам он оставался на берегу пруда. – Смотри на жизнь, как художник-творец смотрит на бесформенную глину, из которой можно вылепить, что пожелаешь. Ты созидатель свой жизни, своей судьбы!

Или это сад Багишамал опять заговорил с Шухликом? Впрочем, какая разница, если дайди и его сад – одно целое. Как и рыжий ослик со своими первыми деревьями, выросшими в день прощения.

Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.

Однако к вечеру ничего не уродили – ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.

На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнесся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбежке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвел позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.

Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжелым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чем дело.

Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал, братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как черное ежевичное желе.

Шухлика одолевали сомнения. Ему еще не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.

– Ну что, испугался?! – оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. – Сдаешься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживем вместе!

Конечно, Шухлик не мог такого допустить – привести в Багишамал чудовищную образину.

Он заржал не своим голосом и бросился на Танбала, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.

– Могу тебя спасти, – подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. – И будем неразлучны!

«Нет уж, – думал Шухлик. – Лучше погибнуть! Все равно рядом с таким уродом – это не жизнь, а сплошное мучение».

Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.