Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной [litres] - Евгений Юрьевич Лукин

многих сердцах. Кроме того, колдовская ориентация старого чародея Ефрема Нехорошева, как ни крути, по-прежнему представлялась загадочной. Чёрные в нём подозревали белого, белые – чёрного. Подчас даже закрадывалось в душу сомнение: да уж не по ту ли он сторону добра и зла?

Тем временем орлиный глаз Платона Кудесова углядел мутный гранёный стаканчик на краешке стола.

– Ну вот! – развеселился жизнелюбивый нигромант. – А мне говорили, ты и пить бросил! Я уж беспокоиться начал…

– Выпей, – мрачно предложил Ефрем Нехорошев. – Выдыхается.

– Ты ж знаешь, Поликарпыч, я такую гадость не пью. Коньяк, текила – это да, а водку, тем более самопальную…

– Коньяк, текила… – противным голосом передразнил гурмана Ефрем. – Садись, раз пришёл!

С огромным сомнением Платон Кудесов оглядел облезлое, засаленное кресло для посетителей. Поразмыслив, решил поберечь прикид.

– Спасибо. Пешкá постою.

– Случилось, что ли, чего?

– Да вот, гляжу, день у тебя сегодня приёмный. Подъезд-то твой из моих окон – как на ладони. С самого утра идут и идут. Дай, думаю, и я загляну.

– Да это так, клиенты… – буркнул колдун. – Кому судьбу узнать, кому зубы заговорить…

– Ну, насчёт зубов это и мы могём, – глубокомысленно заметил Платон. – Крутые, однако, у тебя клиенты! На двух джипах приезжают. Только почему-то за уголком ставят, а сами до подъезда ножками-ножками и всё вдоль стеночки, всё с оглядочкой… Потом смотрю: мать честна! Кандидат в Президенты собственной персоной пожаловали. Уважил, стало быть, старика… Сколько он у тебя уже не был?

– Да, почитай, все полмесяца…

– А за неделю до выборов, значит, вспомнил. Похвально, похвально… Как он, кстати, на твой взгляд?

– Как-как! – хмуро отозвался Ефрем. – Порченый – он и есть порченый.

– Да ладно тебе! – пристыдил его Платон. – В кандидаты угодить – шутка? Погоди, будут тебя ещё на старости лет по школам водить, будешь детишкам рассказывать, как такого орла воспитал. Только, слышь, – озабоченно добавил он, – про художества его особо не распространяйся. Ну там как склад продовольственный взломал… Или это он до тебя ещё?

– До меня.

– А сейчас он с тобой о чём говорил?

– Да если бы со мной! – бросил в сердцах старый чародей. – Он тут в моём лице всему баклужинскому народу речи толкал. О единстве и процветании. Чуть ли не в партию вступить агитировал. Сунул я его в размыкало, чтоб опомнился малость…

Платон Кудесов моргнул:

– А размыкало откуда?

– Сам на скорую руку сварганил. Что подвернулось – из того и…

Маститый нигромант уважительно выпятил губы и медленно поцокал языком. Словно лошадка под окнами прошла. Как бы то ни было, а Ефрем Нехорошев всё равно оставался первым колдуном Баклужино. Верно говорят: мастерства не пропьёшь.

– Ещё, я слышал, хорошее средство – в прорубь головой окунуть, – заметил чернокнижник. – А после того, как в размыкале побывал? Что говорил?

– Жалился, – вздохнул Ефрем. – Никакой, говорит, жизни. Ни вздохнуть, говорит, ни кашлянуть…

Платон Кудесов задумчиво выпятил массивную нижнюю губу и свёл брови, отчего лик его стал окончательно львиным. Хоть над подъездом лепи.

– Да, пожалуй, в чём-то ты и прав, – молвил он со вздохом. – Как говаривал Карлос Кастанеда, не по Хуану сомбреро… И ведь хороший колдун из него уже получался! А политик… Ну вот честно скажи, Поликарпыч, какой из него, к чёрту, политик? Ни ступить, ни молвить не умеет…

– За него там и молвят, и ступят, – проворчал Ефрем.

– Знаю… – горестно отозвался Платон. – Ох, знаю… Сам, между прочим, в избирательном штабе состою.

– Кем? – с неожиданным проблеском интереса спросил колдун.

– Так… на подхвате…

– Но влияние-то имеешь?

– А как же! Не мальчик, чать…

Оба задумались – и, скорее всего, об одном и том же.

– Честно сказать, – снова заговорил Платон, – не столько его, сколько тебя жалко. Маешься же… Да! Обормот, хулиган, но ученик, ученик… Всю небось душу в него вложил, а он… Эх!

– Ну так и твой тоже в политику полез… – недовольно заметил Ефрем. – Два сапога пара.

После таких слов Платон Кудесов должен был, по идее, закручиниться ещё сильней, но вместо этого почему-то замялся, принялся выскребать ноготком из краешка глаза воображаемую соринку. Действительно, его собственный ученик Игнат Фастунов тоже принимал участие в выборах и даже шёл запасным кандидатом от того же блока «Колдуны за демократию». А Портнягин, стало быть, основным.

– Ну, с моим-то всё ясно… – небрежно сказал Платон, справившись наконец с соринкой. – Нигромант он, между нами, средненький – прямой ему резон в чиновники податься… А твой-то при всех его закидонах, что ни говори, а талант! Самородок… Слушай, может, не поздно ещё переиграть? – неожиданно спросил он. – Лучше, знаешь, хороший колдун, чем плохой Президент…

Старый чародей Ефрем Нехорошев вздёрнул косматую бровь:

– В смысле?

– Н-ну… сам же говорил: после размыкала в нём сразу что-то человеческое проклюнулось… на пару минут… Вот я и думаю…

– Как бы Глебушку перед выборами на капище затащить? – прямо спросил колдун. – В Секондхендж?

Врасплох застал. И податься интригану было некуда. А раз некуда, значит нужно стоять насмерть.

– Да, – не дрогнув, твёрдо отвечал Платон Кудесов. Львиный лик его был суров. – Пойми, Поликарпыч, это единственный выход и для тебя, и для него, и для всего Баклужино. Конечно, я, как член избирательного штаба, мог бы организовать в Секондхендже что-нибудь этакое предвыборное… с его участием… Но ты ж сам понимаешь, без твоего слова всё это не более чем химера. А вот если там будешь ты…

Долгое время старый чародей пребывал в глубоком раздумье.

– А выборы не продуете? – с сомнением спросил он.

Глава 11

Казалось бы, душераздирающие публикации о самоубийстве бледного одутловатого поэта-новатора должны были отпугнуть народ от Секондхенджа. За границей, кстати, так бы оно и произошло. У нас же, как всегда, случилось обратное. Уже к вечеру первого дня окрестности неолитического капища заметно оживились. Городские приезжали на внедорожниках, сельские большей частью приходили пешком – и всё ради того, чтобы подобраться к прогалу меж каменных столпов, посмотреть на спрутообразный дубок и, обмирая от сладкого ужаса, увидеть на одном из его корявых щупалец обрывок столыпинского галстука.

Этим, впрочем, и ограничивались. За мегалиты никто не совался – слава богу, ума хватило.

Преобладали, конечно, праздные зеваки, однако появлялись и принюхивающиеся рыльца делового пошиба – из самых вёртких да востреньких: журналисты, агенты туристических фирм, всевозможная колдовская шушера.

Был среди них фоторепортёр политически нейтральной газеты «Баклужинец», долговязый унылый тип, обладавший драгоценным для нейтральной прессы качеством – появляться на месте съёмки не раньше чем через сутки с момента сенсации. Особо распространяться о нём не стоит, поскольку личность это малоинтересная, да и участие его в излагаемых