Честь самурая - Эйдзи Есикава

Татэваки хотел вернуться, когда Мицухидэ внезапно сорвался с места и, не произнеся ни слова, промчался мимо. Он привалился к шее коня. Татэваки счел это странным, однако молча поехал за Мицухидэ. Так же поступили и остальные всадники.

Они без всяких приключений проехали по дороге еще триста кэнов. Здесь их дожидались двое лазутчиков — и вот вновь все тринадцать помчались вперед. Мицухидэ ехал шестым.

Внезапно лошадь Муракоси встала на дыбы. В то же мгновение над головой у него взметнулся меч.

Единым махом Муракоси отрубил заостренный конец бамбукового копья. Руки, державшие копье, исчезли в зарослях, но все спутники Мицухидэ заметили, что случилось.

— Кто это? Разбойники?

— Должно быть. Едем осторожней. Они, наверное, скрываются в зарослях.

— Муракоси, с тобой все в порядке?

— Неужели вы думаете, что мне страшно бамбуковое копье какого-то лесного воришки?

— Не отвлекайтесь! Смотрите в оба! Лишние разговоры могут обернуться новыми неприятностями.

— А что с его светлостью?

Все, как по команде, оглянулись.

— Глядите! Глядите!

Внезапно они побледнели. В ста шагах перед ними Мицухидэ упал с коня. Хуже того, он корчился на земле и стонал так, словно подняться ему больше не было суждено.

— Мой господин!

— Мой господин!

Сигэтомо и Татэваки, спешившись, бросились к Мицухидэ и попытались вновь посадить его в седло. Но у Мицухидэ уже не было сил. Он молча покачал головой.

— Что с вами, ваша светлость?

Спутники Мицухидэ, позабыв обо всем на свете, столпились вокруг него во тьме. Стенания князя и горькие вздохи его вассалов разносились по воздуху. В это мгновение из-за облаков вышла луна.

Из зарослей донеслись шаги и крики разбойников.

— Сообщники того разбойника заходят к нам в тыл. Такие шакалы всегда готовы наброситься на любого, кто поскользнется. Сандзюро и Ёдзиро, позаботьтесь о них!

По приказу Сигэтомо воины разбились на две группы. Сверкнули наконечники копий и лезвия мечей.

— Ах ты, собака!

Кто-то с треском заворочался в зарослях бамбука. Казалось, там пролился дождь листьев или промчалась стая обезьян. Молчание ночи было нарушено окончательно.

— Сигэтомо… Сигэтомо… — прошептал Мицухидэ.

— Я здесь, мой господин.

— Ах… Сигэтомо… — повторил Мицухидэ.

Он принялся вслепую шарить руками, словно ища, за что ухватиться или на что опереться.

Кровь текла у него из раны на груди, взор туманился, говорить было трудно.

— Я перевяжу вашу рану и дам снадобья, потерпите немного.

Мицухидэ покачал головой, давая понять, что ему ничем не поможешь. Его руки продолжали что-то искать.

— Что вам угодно, мой господин?

— Кисточку.

Сигэтомо принес князю кисточку, тушь и бумагу. Мицухидэ дрожащей рукой взял кисточку и уставился на чистый лист. Сигэтомо понял, что он собирается сочинить предсмертное стихотворение. Щемящая боль пронзила грудь верного вассала. Он не мог вынести того, что его князь вынужден заниматься столь важным делом в таких презренных обстоятельствах, и, преисполненный уверенности в высоком предназначении своего господина, поспешил сказать:

— Не беритесь за кисточку сейчас, мой господин. До Оцу рукой подать, а если мы сумеем добраться туда, нас встретит князь Мицухару. Позвольте перевязать вашу рану.

Пока Сигэтомо, положив лист бумаги наземь, рылся в сумке, Мицухидэ собрался с силами и повел в воздухе правой рукой. Опершись на левую, он сел, вновь правой взял кисточку, судорожно стиснул ее и начал писать:

Нет, не двое ворот, называемые Верность и Предательство…

Но рука его дрожала так сильно, что написать вторую строчку он не мог. Мицухидэ передал кисточку Сигэтомо:

— Напиши за меня остальное.

Опершись на колени Сигэтомо, Мицухидэ поднял голову и молча залюбовался луной в ясном небе. Когда его лицо залила смертельная белизна, по сравнению с которой померкла даже луна, он произнес заключительные строки голосом, на диво четким и спокойным:

Великий Путь пронизывает глубину сердца.

Очнувшись от пятидесятипятилетнего сна,

Я возвращаюсь.

Сигэтомо, отложив кисточку в сторону, горестно заплакал. В это мгновение Мицухидэ извлек из ножен малый меч и перерезал себе горло. Сакудзаэмон и Татэваки, бросившись назад, с ужасом убедились в непоправимости происшедшего. Оба они покончили с собой над телом князя. Еще четверо, а вот уже и шестеро, а вот уже и восемь вассалов обступили тело Мицухидэ и один за другим лишили себя жизни. В мгновение ока алый цветок бездыханного тела князя Акэти со всех сторон расцвел алыми лепестками.

Ёдзиро в это время рыскал в бамбуковых зарослях, преследуя разбойников. Опасаясь, что его уже убили, Муракоси окликнул друга:

— Ёдзиро, вернись! Ёдзиро!

Но взывал он тщетно — Ёдзиро так и не вышел из чащи. На теле у самого Муракоси было множество ран. Когда он кое-как, ухватившись за ствол бамбука, поднялся на ноги, ему попался на глаза человек.

— Это вы, господин Сигэтомо?

— Сандзюро?

— Как его светлость?

— Князь Акэти лишил себя жизни.

— Не может быть! — Сандзюро не мог совладать со своими чувствами. — Где он?

— Здесь, Сандзюро.

Сигэтомо показал Сандзюро голову Мицухидэ, которую он отсек, завернул в плащ и прикрепил к седлу, и скорбно опустил взор.

Сандзюро бросился к лошади Сигэтомо. Увидев голову Мицухидэ, он издал протяжный, горестный крик. Справившись с собой, он спросил:

— Каковы были его последние слова?

— Он прочитал стихи о вратах верности и о вратах предательства.

— В самом деле?

— Хотя он и поднял мятеж против Нобунаги, о его поступке нельзя судить ни как о верности, ни как о предательстве. Оба они с Нобунагой были самураями, служили одному императору. Очнувшись в конце концов от пятидесятипятилетнего сна, он осознал, что ему не удалось выскользнуть из пут мира с его тщеславием и позором. Произнеся это, он лишил себя жизни.

— Я понял еще вот что. — Рассуждая о погибшем князе, Муракоси всхлипывал и утирал кулаком слезы. — Он не пожелал прислушаться к советам господина Тосимицу и вступил в решительный бой во главе малочисленного войска в невыгодной позиции под Ямадзаки, потому что исповедовал Путь Воина. На его взгляд, бегство из-под Ямадзаки означало бесславный отказ от власти над Киото. И когда я понял, что у него на душе, не мог удержаться от слез.