Лунная опера - Би Фэйюй

Враги наступали. Они картинно бросались в подкате. На экране постоянно кто-то погибал. Предельная жестокость этой схватки разрушала хрупкую жизнь. Тубэй проиграл уже во второй раз, и оба раза он просто забывал отстреливаться. В электронных играх учитываются малейшие нюансы, противнику гораздо лучше известны все ваши уязвимые места. Однако в виртуальном мире царят свои представления и порядки, там ваша жизнь будет то и дело дублироваться и воспроизводиться, благодаря чему вы сможете умирать и рождаться бесконечное количество раз. Утверждение о том, что «жизнь у человека только одна», в наш электронный век воспринимается как древняя чепуха. Всю ночь Тубэй бегал с оружием наперевес, терпя одно поражение за другим и проливая свою кровь ради того, чтобы лицезреть голую Юхуань. Тубэй забыл, что всего лишь играет, желание пробудило в нем чувство полной самоотдачи, отчего он сражался с удвоенной силой. Это был длительный процесс, в котором сложная, пылкая борьба несла на себе торжественно-печальный оттенок насилия. В рассветный час, когда часы показывали пять сорок утра, Тубэй уничтожил последнего врага. Небо уже чуть посветлело, и сквозь жалюзи просочились первые лучи солнца, Тубэй приветствовал новую зарю и обнаженную Юхуань. Под радостные звуки «Гаудеамуса» Юхуань наконец сбросила с себя бикини, теперь на ее нежном великолепном теле, как на рыбке, не было ничего. Она соблазнительно двигала своими прелестями, на замедленных кадрах характер этих телодвижений выглядел весьма вызывающе. Ее животные инстинкты заразили Тубэя, колесо вожделения раздавило его в лепешку и словно раскатало в тонкий лист каллиграфической сюаньчэнской бумаги, по сухим ворсинкам которой заскользила смоченная тушью кисть. Сердце Тубэя волнительно затрепетало, он освободился от одежды. Животный инстинкт поднимался прямо из его детородного органа, визуально растягивая габариты современного горожанина. Проявление инстинктов является последним из удовольствий, оставшихся городским жителям, это утопия для их плоти, персиковый источник для их крови. Животные инстинкты превратились в цветы и поэзию человека урбанистической эпохи, распространяющие терпкий запах спермы. Тубэй дважды тявкнул, словно кобелек во время случки.

Было уже шесть утра, но старший брат по-прежнему отсутствовал. Тубэй изнуренно взирал на своего отца. Солнечные лучи уже не казались полной абстракцией, а приобрели вполне убедительный вид и теперь выглядели ярко, влажно, трогательно и абсолютно осязаемо. Солнце поднялось над горизонтом, Тубэй чувствовал, что вот-вот заснет. Он взял тетрадку с лекциями, деньги, вызвал такси и направился в отель «Циньхуай», где снял для себя номер. Пройдя через темно-коричневый холл, отделанный гранитом, Тубэй зашел в лифт и, сжимая в руках янтарного цвета карточку от своего номера, устремился наверх. В тот момент, когда лифт тронулся с места, у Тубэя возникло приятное чувство, это было ощущение полного, пусть и мимолетного, но большого счастья, воплощающего смысл жизни. И это счастье заключалось в том, что оба брата не знали, где именно каждый из них провел ночь. Сам по себе сон имеет одинаковую природу. Но место ночлега характеризует городского жителя гораздо ярче, нежели сон, который ему снится.

Одинаковые сны на разных кроватях всецело отображают суть городской жизни, точно так же, как разные сны на одной кровати весьма насыщенно отражают деревенский дух. В семь утра Тубэй завалился на пружинистый гостиничный матрас и уснул. А на небо поднялось солнце, упитанное и совершенно обнаженное.

Всю вторую половину дня Тунань проторчал в зале биржи. Расположенный на стене электронный терминал сверху донизу горел зелеными рядами цифр. Вот уже несколько дней, как он обратил свои деньги в акции. В одной руке у Тунаня была зажата сигарета, а другой он перебирал лежащие в кармане брюк монетки. Он всегда держал там несколько монет, поскольку игра, в которой выбор определяли орел или решка, уже переросла в его тайное увлечение. Таков был стиль его жизни, который порой определял его способ мышления. Он перебирал влажные от пота монеты с частыми зазубринами, проходящими по ободку. Тунаню не нравились бумажные деньги. Для него деньги существовали лишь в двух формах: крупные суммы – просто в виде статистических данных, а мелкие – в виде монет. В свое время такой выгодный подход был определен еще Сталиным, который говорил, что горем может считаться смерть одного человека, в то время как гибель миллионов превращается просто в абстрактную цифру. Таким образом, бумажные деньги – это не что иное, как прекрасный труп, и относиться к ним следует просто как к единицам исчисления. Тунань потирал друг о друга две монетки, ощущая их характерный шероховатый звук.

Половина его денег уже сгорела. Кто именно их уничтожил, он не знал. Тунань не видел ни убийцы, ни трупа. Монетки в его пальцах стали совсем мокрыми. Прячась в кармане, каждая из них округлялась в черное дуло пистолета. В один прекрасный день его деньги снова возродятся, каждое из дул еще скажет свое слово. Чисто, четко и гулко эти слова отрикошетят, словно пули.

Зал наполнялся людьми. Собиравшийся в их порах пот распространял кисловатый запах. Кто-то ругался матом. Лица игроков все как одно выражали сильное беспокойство, люди размахивали руками, и только Тунань сохранял спокойствие, сосредоточенное на кончиках его пальцев, которые четко ощущали вес и твердость монеток. Не говоря ни слова, все это время Тубэй отсутствующим взглядом смотрел на табло. Там на экране терминала он увидел другую руку, которая, словно монетку, схватила всех игроков и, поместив их между пальцами, вертела и переворачивала уже совсем скользких от пота.

Под вечер Тунань наконец вышел на улицу. Был как раз час пик, его суета проявлялась в большей степени в самом настрое пешеходов, нежели в их походке. Лица пешеходов воспроизводили причинно-следственные связи прошедшего дня, в их выражениях подтекстом читалось философское отношение к жизни: был день, и вот он закончился; прошел день, наступил новый. С сигаретой в зубах Тунань шел в плотном потоке толпы. Внезапно он заметил симпатичную девушку в такси. Симпатичные девушки стали уже неотъемлемой частью городского вечернего пейзажа, словно в этот час они покидали свое логово и распространялись на такси во всех направлениях.

Зажглись разноцветные фонари. Для города началось самое культовое время. В разноцветном освещении город приобрел свою крайнюю осязаемость, люди и здания материализовались максимально ярко. Тунань выбросил окурок, изо всех сил заставляя себя не думать о делах. Сохраняя этот настрой, он вместе с людским потоком продвигался вперед. Тунань боялся городских сумерек. Как только зажигались огни, он, чуть что, приходил в невыразимое смятение. Не в силах переварить всю круговерть переживаний, его душа дрожала, подобно свету неоновых фонарей. Тунань уже не думал о делах, это превратилось в физиологическую привычку, которая вырабатывается у людей, приезжающих в крупные города. Когда он применял эту свою способность, на лице у него тут же воцарялось спокойствие, а в глазах появлялось высокомерие, демонстрировавшее абсолютное отчуждение и уединение. Шагая в толпе, Тунань был одновременно похож на журавля среди кур и на курицу среди журавлей, казалось, что его окружают не люди, а особи другого рода.

Подняв запястье, Тунань взглянул на часы. Его интересовало не время, а дата. Затем Тунань вытащил свой мобильник, задумчиво вытянул на нем антенну и, пошатываясь, набрал домашний номер. На другом конце провода в трубке громко отозвался Тубэй: