Волчья каторга - Евгений Сухов

— Благодарствуйте, братцы, — сказал он, усмехнувшись. — Ежели что, обращайтесь…

— Непременно, — усмехнулся в ответ Дед.

Циркач рубль серебром принял как само собой разумеющееся. Кивнул Деду и Сухорукому, сунул денежку в карман и словно растаял, будто его и не было. Интересным колодником был этот Циркач, прозванный так потому, что до суда, определившего его на каторгу, он ходил по ярмаркам с небольшой цирковой труппой, показывал фокусы с картами и исчезновением шелковых платков, которые затем обнаруживались в карманах зевак. Одновременно из этих же карманов исчезали портмоне, кошельки и брелоки с часами и цепочками и даже серебряная мелочь.

Однажды, на Яблочный Спас, Циркач вместе со своей труппой показывали представление на площади недалеко от церкви, в которой стояла в золотых ризах явленная чудотворная икона Божией Матери. После представления икона исчезла таким же чудесным способом, как и явилась три с половиною столетия назад. Следствие по этому громкому, на всю Россию, делу велось самым тщательнейшим образом, после чего икона обнаружилась у раскольников-беcпоповцев. Оказалось, что они посулили пять сотен рублей серебром тому, кто ее для них добудет. Циркач и добыл. И получил пятнадцать лет каторги, то есть, вдвое, нежели полагалось бы за простую кражу, поскольку преступление было признано судом святотатственным, за что наказание удваивалось.

Ну а что касается старшего тюремного надзирателя Гольденберга, то после инцидента с трешницей в тюрьме его никто более не видел. «Каюк пришел Гольденбергу», как выразился смотрящий по Зарентуйской каторжной тюрьме. И все пошло по-старому: если первый надзиратель не соглашался принести в казарму водку и купить несколько колод картишек, то соглашался второй. Если не соглашался второй, так соглашался третий. К середине лета у Деда с Георгием все было готово к побегу. Даже пашпорта были готовы, с печатями, ничем не отличающимися от настоящих. По два рубля с полтиною выложили за них Дед с Сухоруким тюремному умельцу Шандыбе. И стали: Дед — иркутским мещанином Гервасием Панфиловичем Будниковым, а Георгий — аж дворянином и помещиком Лаишевского уезду Казанской губернии Иваном Ивановичем Волковым. Котомочки уж были в лесочке ближайшем припрятаны, в которых имелось все необходимое. Дужки кандальных замков подпилены — покрепче ударишь, и обломятся. А еще «добро» от общего тюремного старосты на побег получено. Оставалось выждать удобного момента — и «делать ноги»…

Для Деда удобный момент пришел, когда один конвойный солдат отправился за водой. Второй прилег на камушки и то ли задремал, то ли задумался крепко. Не понять! Дед очередную бадью с рудою поднял, обмотал цепь тряпками и бочком-бочком в ближайший лесочек. Остальные колодники взглядом его проводили, повздыхали, переглянулись меж собой и далее работать. А в лесочке его уж Сухорукий час как дожидался, ибо из рудознатной палатки уйти куда легче: конвойных в палатке нет, только вольнонаемные рабочие, которым дела до каторжного — никакого…

Дед появился внезапно: не было, и вот на тебе, объявился — вот он, я! Георгий был уже без цепей: сбил перепиленный замок камнем, он и отвалился. То же самое он проделал с ковами Деда: ударил пару раз камнем по замку, он и сломался. Железо сложили под кустиком, чтобы погоня не сразу заметила, — и ходу! В побеге важно как можно дальше уйти от острога в первые же часы и первые сутки, дабы заполучить фору перед преследователями.

Шли ходко, иногда бежали, когда позволяла варнацкая тропа. Как Дед находил ее, одному Богу известно. Но иногда и Георгий умел ее увидеть по старым затертым временем зарубкам и едва видимой тропе: научения Деда в долгие тюремные вечера не прошли для него бесследно.

Левая рука у Георгия уже не была скрючена: в последнее посещение их бани, распарив руку, Дед чиркнул в нужном месте по коже иглой, зацепил ею щетину и вынул ее из руки. Рука выпрямилась и заныла. Несколько дней ходил Георгий, специально выворачивая руку, чтобы никто ничего не заподозрил. Но на него обращали внимания мало, привыкли: ну, сухорукий, так что с того? Кого заботит чужое горе, когда хватает и своего?

За сутки прошли, без малого, верст двадцать пять. Прошли бы и больше, ежели бы не котомки заплечные. Ведь в них — цивильная одежда, водки три штофа, несколько ковриг хлеба общим весом фунтов на двадцать пять да почти столько же мяса, вода на первое время, лук, соль, кружка, миска, ложка и прочий скарб. Не просто такую котомочку нести, хотя своя ноша и не тянет. Такая ноша точно не тянула, ибо без нее — каюк…

На ночь расположились в густой, заросшей ельником пади в стороне от варнацкой тропы: запалили помалу огонь, сделали теплину. Дед достал из котомки тряпицу, порвал ее на несколько лоскутков-полосок, нашел наклоненное к пади деревце и обвязал его ствол этими лентами, а под их концы подставил миски и кружку.

— Для росы, — коротко пояснил он наблюдавшему за ним с удивлением Георгию.

Поели хлебом с мясом, выпили полштоф водки и завалились спать. Перед сном Дед снял шапку, шумно и глубоко вздохнул и произнес:

— Здравствуй, воля…

После чего повалился на бок и тотчас заснул. Георгий к этому времени уже крепко спал…

Первым проснулся Дед. Потянулся. Посмотрел на едва тлеющие угольки ненужного уже костра. Затем глянул на Георгия. Тот спал, слегка приоткрыв рот и поджав по привычке левую руку.

Дед поднялся, слил из чашек росу в одну кружку, выпил половину, половину оставил для Георгия. Уголья придавил подошвами, ленточки с дерева снял и огляделся: когда они уйдут, ничего не должно указывать на то, что они здесь были. Затем произнес:

— Вставай, паря, пора.

Слова были сказаны негромко, но Георгий сразу же услышал. Он тотчас открыл глаза, в которых мгновенно улетучилась сонная муть, и зажглись огоньки. Было заметно, что молодой мужчина очень хочет жить…

— Что снилось, варнак? — с усмешкой спросил Дед.

— Ничего, — ответил Георгий. — Провалился, будто в омут с головой.

— Это лучше, нежели сон снился бы, — резюмировал старый бродяга. — Значит, хорошо отдохнул. Вот, попей покуда водицы…

Через четверть часа, перекусив хлебом с луком, побегушники уже шли по едва видимой варнацкой тропе. Проходила она мимо селений и далеко от больших дорог, так что, ежели кто и мог им повстречаться, так это такой же беглый чалдон, как они сами.

День шли, второй, третий. Еще пара дней, и Чита: город, который надлежало обходить стороной, поскольку в нем войско казачье стояло, а казаки — первейшие враги беглых после бурят.

Когда начался перелесок, шли ночью, опасаясь чужих глаз и ориентируясь на Стожар-звезду, а днем спали в местах укромных. Читу обошли, слава богу, и повернули на Россию, благо ни вечерняя, ни утренняя заря на китайскую сторону не направит.

А вот и снова лес потянулся темной полосой, а в нем варнацкая тропа. Дошли до распадка, котомочки сняли, костерок завели, и тут — двое бурят конных. Глазами-буравчиками из толстых скуластых щек зырк-зырк по одежде и котомкам: добыча. Один уже за винтовку взялся, вот-вот с плеча скинет да и пришьет обоих. Есть у этих бурят одна экономная привычка: сажают пойманных беглецов на одну колоду плотно друг к другу и одною пулею сражают наповал двух, а то и трех человек. А потом их рухло между собой делят, горячатся, ссорятся, жадничают. Случается, ежели беглецы с Нерчинских рудников идут, то и песочек золотой находят в мешочках холщовых…