Сетерра. 3. Зенит затмения - Диана Ибрагимова

Яни шумно высморкалась в платок и прижалась к теплому боку принца. Это снова напомнило ему Цуну, и словно лезвие прошлось по сердцу. Чинуш, этот подонок, застрелил ее.

– Астре сказал, что остроухи будут нас защищать от солдат, – буркнула Яни, перебирая войлочные бусины. – Их, наверное, всех убьют. А они даже не плачут. Что за дурацкий план вы придумали? Надо его переделать, чтобы никто не умер! Зачем их заставлять умирать за нас? Так неправильно!

– Их никто не заставляет, Яни, – мягко сказал Нико, разжав побелевшие от ярости кулаки. – Они сами решили так поступить.

– Но почему? – удивилась девочка. – Они же нас не любят. И они не порченые.

– Это из-за Кайоши, – пояснил принц, глядя на вереницу капель на краю брезента. – Знаешь, у них в стране верят, что после смерти человек снова рождается. И если он делал хорошие вещи и переживал трудности ради других, то другая жизнь будет гораздо лучше. Но если человек кого-то убил, он никогда не переродится. Только если он солдат императора и защищал его, Боги простят ему смерть врага. Но если он обычный наемник, как наши остроухи, то будущего у него нет. И все грехи перейдут к его детям. Поэтому только очень бедные семьи продают своих сыновей в наемничьи кланы, чтобы расплатиться с долгами. Из этих детей растят убийц, которые выполняют заказы для богатых людей. У них не бывает семей и будущего. Но Кайоши пообещал им, что, если они помогут спасти Сетерру, Боги простят их и даруют им новую жизнь. Ведь они защищают императора и Чаин от великой беды. Все эти люди здесь – отступники, Яни. Они сбежали из своего клана ради Кайоши. Они давно знают, что его ведут Боги, и верят, что, если помогут ему и спасут нас, им простят грехи и подарят новую жизнь после смерти. Вот почему они не боятся идти во внешний круг.

– И это правда?! – выдохнула Яни, больно сжав руку принца и в очередной раз напомнив о силе плакальщиков. – Они будут потом счастливые? Ты обещаешь?

– Нет, я не обещаю, – признался Нико, ослабляя ладонь девочки. – Но знаешь, у меня был учитель, и он говорил, что самое сильное, чем мы владеем, – это мысль. И она может воплощаться. Поэтому если человек сильно верит во что-то, оно с ним случается. И хорошее, и плохое. Так что улыбайся, Яни. И ни о чем не переживай. Не привлекай беду. Вот увидишь, начнешь улыбаться, и ясная погода придет.

– Точно! – взбодрилась девочка. – Генхард всегда говорил, что у него есть родня в Соахии, а потом тебя в помойке откопал! А потом мы так боялись, что нас найдут, и нас правда нашли… Твой учитель умный! Знаешь что, Нико, я теперь буду только о хорошем думать. Что все будет хорошо. Это же всем поможет, да? Мне кажется, я не смогу сильно людей бить. Но зато я могу много думать и улыбаться!

– Да, – вздохнул принц. – Самая трудная работа – всегда думать о хорошем.

Он не знал, как сказать девочке, что два ее брата – Марх и Рори – идут во внешний круг. Правдолюбец вчера поздно вечером пришел к Кайоши и попросил, чтобы остроухи потренировали его метать все, что возможно. С луком и стрелами слишком много возни, а времени будет мало. Теперь еще и Рори заявился с требованием научить его драться. На этот выбор даже Астре не мог повлиять, и Нико задыхался от собственного плана.

– Слышишь? – шепнула вдруг Яни. – Кажется, кто-то поет!

Хриплый мужской голос выводил одну за другой унылые строки:

Нико откинул брезент и увидел охотника Зехму. Тот, шатаясь, брел по палубе, в одной руке держа бутылку, а в другой топор.

– Зехма! – позвала его Яни. – Ты чего там мокнешь? Идем сюда!

Охотник привалился к ящику и зыркнул на девочку и принца.

– Сидите? – спросил он. – А я постою. Ноги есть, вот и постою.

– Зехма, ты почему такой пьяный? – насупилась Яни, отбирая у него бутылку и нюхая. – Фу-у, воняет! А ты даже рот не полоскаешь по утрам.

– Выпить нашел, вот и пьяный, – сказал Зехма. – А пить не будешь – хандрить будешь. Особливо в такую погоду да с такими новостями. Я всегда говорю: каждому медведю своя берлога. А когда нет берлоги у медведя, он и пьет. С тоски я пьяный, рыжая. Потому как ни леса моего кругом, ни собаки, ни брата. Все ждал и ждал я его, а оно вон как. И праха горку не получил. Только топор остался. Вон оно как, рыжая. Это ж он мне топор всучил. Хороший у меня топор. И ты, девчушка, не бойся и сопли, знач, не вешай до пола. Все-ех я порублю топором Иремиловым. Как мясо рубил, так и всех порублю. Рубить могу, вот и порублю. Раз насмерть нельзя, не насмерть рубить буду. Я всяко рубить могу. Пойду вон с этими, которые на ухи побрякушки вешают, и всех порублю.

– Не ходи! – воскликнула Яни, вцепившись в рукав охотника. – Они тебя там убьют!

– Потому и убьют, – сказал Зехма, – что мертвый я уже. Неживой потому что. Давно я неживой, девчушка.

– Почему ты мертвый? – спросила Яни, глядя на охотника снизу вверх.

– Потому что все мои померли, – объяснил Зехма, глотнув еще горячительного. – А я без них давно неживой. Мертвый я почти. А тут еще новости такие. Такие новости. Что и вас прибить могут. Такие и новости. Покуда я жив, всех порублю, чтоб тебя, девчушка, не трогали. Я все равно мертвый уже, потому как неживой почти. Если не порубят меня, то с вами буду. А если порубят, пойду туда, где все мои. Туда пойду. Вот всех порублю и сам пойду. К брату пойду. А он и скажет. Скажет мне брат мой: «Бери, Зехма, топор да пойдем крышу перекроем. Давно я тебе обещал». И пойдем крышу с ним крыть. Потом браги напьемся и в баню. А старики наши спать будут. А собака белок по деревам гонять. Вот там живой я буду. Если вы тут живые будете, то я там буду живой.

– Не заплачу, – буркнула Яни. – Буду мысли воспитывать. И никто тебя не зарубит! Будешь с нами жить! А вот когда совсем будешь старенький, то и пойдешь к Иремилу!

Нико оставил их под брезентом и зашагал к лестнице, чувствуя в груди невыносимую тяжесть. Над этим кораблем словно замерла гильотина, и «Мурасаки» стал судном-призраком, где многие уже похоронили себя заживо.