Агент на передовой - Джон Ле Карре

Привычка Дома быстро менять тему, дабы вывернуться из-под неприятельского огня, мне тоже хорошо знакома. Хотя в данном случае он сыграл мне на руку. Я не считаю себя хитрецом, но благодаря ему мои ставки растут. Единственный человек, который может когда-нибудь мне рассказать, что произошло между ним и Флоренс, — это сама Флоренс, вот только она недоступна. Значит, двигайся в нужном направлении.

— Как я оцениваю его инструкции? Об этом лучше спросить у Русского отдела, — подыгрываю я ему с такой же непринуждённостью.

— То есть?

Я продолжаю легко, но твёрдо. Старый русский жук подливает холодной воды в костерок неопытного коллеги.

— Дом, ты, кажется, забыл. Камертон — спящий агент. Он был к нам заброшен на перспективу. И ровно год провёл в спячке. Пришло время Московскому центру его разбудить, отряхнуть с него пыль, дать ему холостой пробег и убедиться, что он всё ещё под рукой. А когда подтвердит, снова уснёт в своём Йорке.

Дом, похоже, собирается со мной поспорить, но потом передумывает.

— И какова же, по-твоему, должна быть наша тактика? Если принять твою точку зрения, что я пока не готов сделать, — реагирует он несколько раздражённо.

— Ждать и наблюдать.

— А пока мы ждём и наблюдаем, должны ли мы поставить об этом в известность Русский отдел?

— Если ты хочешь, чтобы они прибрали дело к своим рукам и отретушировали его так, чтобы Лондонское управление осталось ни при чём, то сейчас самое время.

Он надувает губы и отворачивается, словно для того, чтобы посоветоваться с вышестоящим начальством.

— Ну что ж, Нат, — в его голосе звучит насмешка, — будем ждать и наблюдать, как ты предлагаешь. Держи меня в курсе будущих событий, какими бы тривиальными они ни казались. И спасибо, что заглянул, — добавляет он и снова погружается в бумаги.

— Однако, — говорю я, оставаясь в кресле.

— Однако что?

— Инструкции Камертону содержат подтекст, намекающий на то, что стандартным холостым пробегом дело может не ограничиться.

— Минуту назад ты утверждал обратное.

— Суть в том, что там содержится элемент секретности, к которой ты не имеешь допуска.

— Глупости. Какой ещё элемент?

— Сейчас не лучшее время, чтобы добавлять твоё имя в список посвящённых. Может вызвать ненужные вопросы у Русского отдела. Тебе это не надо, да и мне тоже.

— Почему мне это не надо?

— Если интуиция меня не подводит, перед нами может открыться, хотя это ещё требует подтверждения, золотая возможность для Гавани и Лондонского управления разработать операцию, у которой будет два автора, ты и я. И никакой подкомитет Казначейства не сумеет её завернуть. Ты готов меня выслушать или мне прийти в более удобное время?

Он со вздохом откладывает бумаги в сторону.

— Может, ты знаком, в общих чертах, с делом моего бывшего агента Дятла? Или тебя тогда ещё не было на свете? — спрашиваю я.

— Разумеется, знаком. Кто ж его не читал! Триест. Резидент, бывший агент КГБ, старый волк, консульское прикрытие. Помнится, ты его завербовал, играя с ним в бадминтон. Позже он принялся за старое и вернулся к оппозиции… если вообще из неё выходил. К твоим большим достижениям я бы не стал его причислять. И почему мы вдруг заговорили о Дятле?

Для зелёного выскочки Дом неплохо проделал домашнюю работу.

— Дятел был нашим надёжным и ценным источником всю дорогу, кроме последнего года, — сообщаю я ему.

— Если ты так считаешь. Есть и другие точки зрения. А по существу?

— Я бы хотел обсудить с ним инструкции, которые Московский центр прислал Камертону.

— С кем?

— С Дятлом. Услышать его мнение. Взгляд изнутри.

— Ты с ума сошёл.

— Возможно.

— Ты потерял голову с последними остатками мозгов. Дятел официально признан токсичным. Это значит, что никто в Конторе не может к нему подойти на пушечный выстрел без личного, в письменном виде, разрешения главы Русского отдела, который как раз сейчас затворничает в Вашингтоне, округ Колумбия. Дятел — абсолютно ненадёжный, двуличный, внедрённый русский преступник.

— То есть твой ответ «нет»?

— Не просто «нет», а только через мой труп. Ныне и присно и во веки веков. Я сию минуту составляю письменный запрет, а копию отсылаю в дисциплинарный комитет.

— А тем временем, с твоего разрешения, я бы хотел недельку поиграть в гольф.

— Мать твою так, ты же не играешь в гольф.

— А если Дятел пожелает со мной встретиться и выяснится, что его взгляд на московские инструкции Камертону представляет интерес, может, ты задним числом решишь, что отдал мне такой приказ. И советую тебе дважды подумать, прежде чем отправлять в дисциплинарный комитет это грубое письмо.

Я уже подошёл к дверям, когда он меня окликает, и я оборачиваюсь.

— Нат?

— Да?

— И что, по-твоему, ты сможешь из него вытянуть?

— Надеюсь, ничего сверх того, что мне уже известно.

— Тогда зачем ехать?

— Затем, что никто не обращается к Директорату по оперативным вопросам по велению интуиции, Дом. Они там любят надёжные разведданные, подтверждённые хотя бы дважды, а лучше трижды. Это, если ты не знал, называется «доказательной базой». То есть их не сильно впечатлят своекорыстные рассуждения бывшего полевого агента, застрявшего в камденской глуши, или толком не проверенного главы Лондонского управления.

— Ты ненормальный, — бросает мне напоследок Дом и утыкается в бумаги.

* * *

Я снова в Гавани. Переступив порог и обозрев унылые физиономии сотрудников, я сажусь за стол и начинаю набрасывать письмо своему бывшему агенту Дятлу, он же Аркадий. Пишу как секретарь несуществующего клуба бадминтонистов в Брайтоне. Я приглашаю его привезти смешанную команду игроков в наш чудесный приморский городок. Предлагаю даты, время и обещаю бесплатное проживание. Открытое употребление кодовых слов старо, как Библия, и держится на взаимопонимании между отправителем и получателем. У нас с Аркадием оно основывалось не на каком-то шифре, а на простом принципе: любое утверждение следует воспринимать в обратном смысле. То есть это не я его приглашаю, а жду от него приглашения. На те самые даты, когда он приглашён в несуществующий клуб. Моё радушное гостеприимство читалось как почтительный вопрос, готов ли он меня принять и где именно. А точные временные рамки означали, что меня, в принципе, устроит любое время.

В абзаце максимально близком к реальности, насколько это позволяет прикрытие, я напоминал ему о дружеских отношениях, давно связывавших наши клубы на фоне растущей напряжённости в мире, и подписался: миссис Никола Холлидей. Все эти годы Аркадий знал меня как Ника, притом что моё настоящее имя сверкало на официальной странице консульских представителей в Триесте. Миссис Холлидей не дала своего домашнего адреса. Аркадий знал, куда ей написать, было бы желание.