Тень доктора Кречмера - Наталья Миронова

На старой ножной швейной машинке Антонина Ильинична сшила Вере пару просторных длинных блуз, а на спицах связала два мешковатых свитера. Вера так и проходила всю беременность в джинсах, в которых приехала из Сочи, только «молнию» перестала застегивать и пришила пуговицу на резинке. Под свитером не было видно. Лишь на самые лютые морозы она купила себе безразмерные шерстяные рейтузы и широкую юбку.

Были, конечно, и радости. Вера навсегда запомнила, как ребенок впервые шевельнулся у нее в животе. Сидя на лекциях, она блаженно улыбалась, мысленно разговаривая с таинственным существом, и оно весело отвечало ей легкой морзянкой. Она работала, чуть не засыпая за столом от усталости, Антонина Ильинична гнала ее спать, а Вера все с той же с улыбкой отвечала:

— Ничего, я в хорошей компании. У меня тут один футболист голы забивает.

Они заранее купили кроватку, коляску, манежик и полное приданое. Это считалось плохой приметой, но оставить ребенка без кроватки и без одежек было бы еще хуже. У Антонины Ильиничны было в Долгопрудном много знакомых, мебель и коляску удалось купить недорого. Только со «строллером» решили повременить. Пусть малыш подрастет и начнет держать спинку.

И вот в конце апреля футболист пробил одиннадцатиметровый. Началось исподволь, так незаметно, что Вера поначалу ничего не поняла. С утра ее мучили тянущие боли в пояснице, но такие боли донимали ее уже давно, и она встревожилась далеко не сразу. Лишь заметив, что приступы стали регулярными, она пожаловалась Антонине Ильиничне. Та всплеснула руками:

— Что ж ты молчала?! А я смотрю, ты места себе не находишь…

— Я думала, у меня еще есть неделя, — виновато оправдывалась Вера.

Антонина Ильинична вызвала «Скорую» и отвезла Веру в роддом. В роддоме была уже другая женщина-врач, громадная, могучая, как борец сумо, громогласная акушерка.

— Ну, девка, держись, — пророкотала она густым басом, осмотрев Веру. — Полежи тут покудова. Попыхти, помогает. Можешь поорать, душу отвести.

Но Вера старалась не кричать, только стонала время от времени и терпела молча. Ей казалось, что это мучение тянется уже лет сто, но, когда борчиха сумо снова вошла в предродовую палату, оказалось, что прошел всего час.

— Долго еще? — спросила Вера.

— Это уж как пойдет. Ничего, милая, ничего, — успокоила ее акушерка. — Другие, бывает, сутки маются, а у тебя вон уже какие промежутки короткие. Потерпи.

Терпеть пришлось четыре часа.

Наконец богатырша скомандовала:

— Пора.

— А тут впереди меня женщина есть, — Вера подбородком указала на роженицу, которую привели в предродовую палату еще до нее.

Ответом ей был раскатистый смех.

— Ну ты даешь! — Акушерка даже отерла с глаз выступившие слезы. — Думаешь, тут очередь, как в магазине? Ей еще лежать и лежать, а тебе рожать пора. Поехали.

Акушерка нравилась Вере. Пергидролевая врачиха терроризировала ее до самого конца:

— Родишь недоноска грамм на шестьсот, своими же костями задушишь.

А эта женщина, простая, крупная, грубоватая, в отличие от пергидролевой Кассандры из консультации, не пугала ее и все принимала как должное. И на каждом шагу объясняла, что происходит и что надо делать. Мало того, она помогала Вере: растирала ей поясницу, массировала икры, подсказывала, как дышать.

— Пока не тужься, — гремела акушерка. — Я скажу когда. Ничего-ничего, родишь как миленькая, у меня все рожают.

Опять накатили минуты чудовищной боли. Потом отпустило. Потом снова боль…

— Головка вставилась! — докладывала акушерка. — Ну теперь давай! Давай, давай, как на горшке… Тужься, тужься… Так… хорошо… потужься… все нормально. Процесс пошел.

Но процесс пошел не совсем так, как надо бы. Головка пошла было личиком.

— Вкати ей промедольчику, — велела акушерка медсестре.

— Не надо, — запротестовала Вера. — Я потерплю.

— Мне отсюда виднее, чего тебе надо, а чего не надо, — нахмурилась гренадерша. — Тебе надо расслабиться.

У Веры были тонкие, глубоко спрятанные вены, медсестра билась-билась, но так и не смогла ввести иглу.

— Дай я, — отрывисто рыкнула акушерка и боксерскими ручищами в один миг нашла вену.

После укола глаза у Веры закатились, она потеряла сознание. Акушерка и медсестра с трудом привели ее в чувство.

— Ты что же, не пьешь, не куришь? — укоризненно взгремела великанша. — Предупреждать надо! Ну ничего, не бойся.

И, налегая всей своей громадной силищей, повернула головку затылком.

— Идет прямо как паровой каток, — добродушно объяснила она Вере, пока сестра утирала ей марлевым тампоном взмокшее от напряжения лицо. — Вот на это и нужна я — силу эту одолеть. Ну, теперь ждем схватку — и тужься… тужься…

Вера совсем уже выбилась из сил, но тело само, помимо ее воли, знало, что нужно делать.

— Пошло, пошло, — подбадривала ее женщина-богатырь. — Ну давай, не подведи меня. Главное, не разорвись. Давай-давай, последняя потуга, сейчас ребеночек выйдет.

Этот последний рывок был похож на тектонический сдвиг. Что-то рвалось внутри, Вере показалось, что она слышит хруст костей. Потом, как сквозь вату, до нее донесся странный мяукающий звук, а вслед за ним акушерка громоподобно возгласила:

— Парень!

«Какой парень? — не поняла Вера. — Откуда взялся парень?» Она даже попыталась оглядеться по сторонам, но никого не увидела.

— Ты куда смотришь? Парень у тебя, парень! Boт он, черепаший хвостик! — И акушерка на громадной ладони поднесла ей ребенка причинным местом прямо к глазам. — Видишь? Чуть мелковат, но ничего, отрастет. А черный-то какой! Фу, цыган паскудный! Да ты не бойся, — добавила она с улыбкой, увидев, что Вера смотрит на нее в немом испуге. — Это я так, от сглазу. Волос у него черный, вот я и говорю: цыган!

А Вера никак не могла прийти в себя, словно паровой каток прошел прямо по ней. Все ее чувства были оторваны от нее, отделены. Как в детстве, она наблюдала за собой со стороны. Ей пришлось сказать себе, что она больше не чувствует боли, но это было не подлинное ощущение, а так — абстрактная мысль у нее в голове. Воспоминание о пережитой боли оказалось ярче реальности. Неужели у нее родился ребенок? Вот он — красненький, сморщенный… Вырывается из рук у акушерки, выгибается дугой, сучит ножками… И мяукает… Плач становится громче, громче… А может, это к ней возвращается слух? Онемевшими, как после заморозки, губами Вера попросила:

— А можно мне его взять?

И протянула руки. И руки, и голос ее не слушались.

— Сейчас, — ответила акушерка. — Сейчас мы его оботрем, взвесим, глаза закапаем, бирочку прицепим, и давай милуйся с ним. Два девятьсот, — объявила она, когда малыша взвесили. — Маловато, но в пределах нормы. Ничего, неплохо. Говорю же, нагонит. Он еще свое возьмет. Красавец будет — смерть девкам. Ты мне верь, у меня глаз наметан.