Собачье танго  - Елена Логунова

Что ж, мы разогнали развратников – считай, улучшили морально-нравственную обстановку на районе. Тоже положительный результат.

Напоследок вернулись в офис – помозолить глаза коллегам и начальству, а также забрать наконец мой зарядившийся телефон.

Вечером – странное дело! – мне позвонил Зяма.

Удивление вызывал сам факт звонка. Братец мой на редкость самостоятельный тип, он лет с двенадцати старается лишний раз не тревожить семейство, чем, собственно, и беспокоит его старших представителей: они бы предпочли быть в курсе жизни и деятельности Казимира нашего Борисовича всегда, а не только в те моменты, когда он остро нуждается в деятельной помощи.

Тут надо сказать, что способность вляпываться в сложные ситуации – отдельный Зямин талант. Раньше я думала, что он тесно связан с другим даром братца – способностью очаровывать прекрасных и не очень дам. Особенно, помнится, способствовали созданию сложных и опасных ситуаций мужья-рогоносцы… Но вот уже год как наш Зяма наипримернейший семьянин, и это не мешает ему куда-то вляпываться.

Короче, услышав в трубке напряженный голос братца, я подумала, что сейчас его опять придется от чего-то спасать. От чего именно – вариантов было полно.

Исключался лишь один: вызволение из финансовой ямы. Не потому, что в нее Зяма вляпаться не мог – это он с легкостью, просто по такому вопросу братец звонил бы не мне, а папе с мамой. У меня, он знает, денег нет.

Кроме того, странно было, что мне звонит не Трошкина – мы же с ней лучшие подруги с детсадовских лет. Обычно она со всеми своими трудностями и горестями бежит ко мне…

И я спросила Зяму в стиле магистра Йоды, который обожает инверсивный порядок слов:

– Случилось что, почему мне звонишь ты?

– Потому что не стал пока делиться с Алкой своими подозрениями, – ответил Зяма, абсолютно правильно поняв смысл вопроса. – Не хочу ее нервировать раньше времени, она и без того очень переживает за эту дурацкую собаку.

«И правильно делает», – могла бы сказать на это я, по случаю похвалив подружкину интуицию. Но это было бы натуральным предательством по отношению к папе с мамой, поэтому я сделала вид, что не вижу никаких поводов для волнения, спросив:

– А какие у тебя подозрения?

– Только не ври мне, скажи честно, что с этой злополучной псиной?

– В смысле? – Притворяться было трудно, но я старалась. – Что с ней могло случиться?

– В нашем семействе? Да что угодно! – Судя по звуку, Зяма всплеснул руками и что-то уронил. – Папа мог отравить ее экспериментальной едой. Мама могла писать с нее волка-оборотня и потерять лунной ночью в лесу. Бабуля могла ее до смерти затрепать и загладить…

– Почему у тебя все версии такие фатальные? – возмутилась я.

И перешла в наступление:

– Это прорывается твое подсознательное желание? Признайся, ты же хочешь, чтобы мама с папой оплошали в качестве собачьих нянек!

– Хочу, – признался Зяма. – Но не желаю при этом собачке ничего уж такого дурного. Меня устроит, если у нее случится легкая диарея, например. Или она чуток облысеет, или коготь сломает, или будет лежать, накрыв голову лапами, и скулить: «Ах, оставьте меня все в покое, не могу вас больше видеть!», или…

– Я поняла, – оборвала я полет чужой фантазии. – Нет, ничего из того, что видится тебе в мечтах, с нашим Барни не случилось…

– С каким еще Барни? У нас же был Гуся!

Я чуть не хлопнула себя по губам.

– Вы переименовали нашу собаку?! – По зазвеневшему праведным негодованием голосу чувствовалось, что Зяма и это охотно засчитает родителям как педагогический провал. – Нормально! А если бы это был ребенок? Мы бы его вам оставили, скажем, Васей, а вы бы его нам вернули, скажем, Клавой?!

– Не заводись! – рявкнула я. – Никто не переименовывал вашего Гусю ни в Васю, ни в Клаву! Боже сохрани, стали бы мы наносить вашему собачьему ребенку такую страшную моральную травму… Ему просто дали второе имя. Из особого уважения. Как члену августейшей фамилии, сечешь? Как какому-нибудь наследному принцу! Что такое – просто Гуссейн, это же легковесно и несерьезно…

– Алка выбрала красивое восточное имя…

– Ага, еще бы Василием Алибабаевичем собаченьку назвала! Тоже ведь восточное имя, да?

Я сообразила, что Зяма в трубке замолчал, стало быть, победа осталась за мной, и продолжила уже миролюбиво:

– Теперь нашего уважаемого песика зовут Гуссейн-Барнабас, но для своих он по-прежнему Гуся. Или Барни, он любезно откликается на оба имени.

– То есть с собакой все в порядке? – все еще недоверчиво уточнил Зяма.

– Насколько можно судить без рентгена и томографии – да! А почему ты вообще решил, что что-то не так?

– Папа прислал мне фальшивое фото!

– Как это? – Я наморщила лоб, пытаясь сообразить, где же мы прокололись.

– Гусина фотография на крыльце была сделана не сегодня, а в день нашего с Алкой отъезда, – объяснил Зяма. – Я это точно знаю, я сам обронил на крыльце ту розовую бумажку с адресом отеля, рядом с которой сидит пес на фото! Обыскался потом этой бумажки, потому и опознал ее сразу, как увидел на снимке…

– Э-э-э… Мысли о том, что твоя бумажка могла благополучно долежать на крыльце до сего дня, ты не допускаешь?

– А ты? Ты же знаешь нашего дворника Михалыча, он очень добросовестный дед!

– Согласна. – Возводить напраслину на действительно добросовестного дворника было бы свинством. – Слушай, должно быть, с тем фото папа что-то перепутал, но я гарантирую: сегодня вы получите свежайшие снимки собачки. А если уж хочешь развеять абсолютно все сомнения, позвони нам по скайпу и сам увидишь, что с Барни-Гусей все прекрасно.

– По скайпу – это мысль, – согласился Зяма. – Но у нас в отеле интернет так себе, боюсь, скайп он не вытянет.

– Это в «Хилтоне»-то плохой интернет? – искренне удивилась я, и разговор плавно съехал на безопасную тему жития-бытия Зямы и Алки в Стамбуле.

Закончив телефонный разговор, я пошла к предкам. Они сгруппировались у мамулиного компьютера, где просматривали свежие фотографии внучатой собаченьки и яростно спорили, надо ли их обрабатывать.

– Надо, – заявила я, поставив точку в споре. – Если бы вчера вы стерли в фотошопе бумажку под собачьим хвостом, Зяма не заподозрил бы, что снимок несвежий!

– А он заподозрил?! – Папуля заволновался и принялся снова придирчиво пересматривать все фото Барни-Гуси.

Эти доморощенные фотографы – папуля, мамуля и бабуля – отщелкали песика во всех возможных видах и позах: сидящим, лежащим, стоящим на задних лапах, бегущим на четырех; жующим дорогой собачий корм (фото пачки прилагалось), пьющим водичку (в кадре присутствовала бутылочка «Боржоми»), грызущим папин шлепанец…

– Фото с тапкой уберите, – посоветовала я. – Все-таки уличная обувь сильно септическая, не надо ее в рот… В остальном вроде все норм, можно отослать Зяме пяток картинок оптом, пусть успокоится.