Ночной портье - Ирвин Шоу

До отлета оставалось еще довольно много времени, и я зашел в ресторан закусить и выпить пива. Сидя за столиком, заодно просматривал вечерние газеты. В Гарлеме сегодня утром застрелили полисмена. Команда «Рейнджерс» выиграла вчерашнюю встречу. Судья выступил против демонстрации порнографических фильмов. Редакторы ряда газет решительно настаивали на привлечении президента к ответственности. Ползли слухи о его отставке. Нескольких высших сотрудников Белого дома посадили в тюрьму. Я вспомнил о письме Эвелин Коутс, которое вез в Рим. Интересно, поможет ли оно засадить кого-нибудь в тюрьму или убережет от нее.

Заметив недалеко от себя висевший на стене телефон-автомат, я вдруг ощутил желание услышать чей-нибудь знакомый голос, обменяться последними словами, перед тем как я покину свою страну. Подойдя к телефону, я набрал номер Эвелин.

Опять никто не отвечал. Эвелин, очевидно, была не из тех женщин, что сидят дома. Получив обратно монету, я повернул обратно к столику, когда вспомнил о том, что сегодня проезжал мимо «Святого Августина» и чуть было не зашел туда. Позвонить к ним за сорок минут до того, как реактивный лайнер помчит тебя через океан, было вполне безопасно. Я снова опустил монету и набрал номер своей прежней службы.

Как обычно, телефон звонил и звонил, прежде чем ответила наша телефонистка Клара.

— Соедините, пожалуйста, с мистером Друзеком, — попросил я.

— О Граймс! — вскричала Клара, узнавшая меня по голосу.

— Мне нужно переговорить с мистером Друзеком, — повторил я, делая вид, что не понял или не слышал ее.

— Где вы, Граймс? — снова вскричала Клара.

— Прошу, мисс, дайте мистера Друзека. Он у себя?

— Он в больнице. Какие-то двое выследили его и избили до полусмерти. Лежит без сознания, ему проломили голову.

Я повесил трубку и вернулся к столику, чтобы допить пиво.

В самолете зажглась табличка «Пристегнуть ремни и не курить», и он пошел на снижение в лучах утреннего солнца. Снежные вершины Альп, сверкавшие в отдалении на солнце, скрылись из виду, едва наш «боинг» нырнул в серую полосу тумана, окутывавшего аэродром Клотен.

Рядом со мной громко храпел весьма дородный мужчина. С восьми часов вечера до полуночи (потом я заснул и не следил за ним) он выпил одиннадцать стаканчиков виски. Его жена, сидевшая с другой стороны, занимала вдвое меньше места, чем ее муж. Они сказали мне, что хотели бы поспеть на ранний поезд из Цюриха в Сан-Мориц и в этот же день спуститься с гор на лыжах. Мне было жаль, что я не увижу, как они кубарем скатятся с гор.

Во время полета в самолете было шумно. Почти все пассажиры хорошо знали друг друга, были членами лыжного клуба «Кристи» и каждую зиму вместе путешествовали, поэтому в проходах звучала громкая оживленная речь, сопровождаемая усердными возлияниями. Преобладали мужчины от тридцати до сорока лет, принадлежавшие к той неопределенной категории, которую называют административными служащими. Их тщательно причесанные жены, домашние хозяйки из пригородов, из кожи лезли вон, лишь бы выпить, не отставая от мужей. Следовало предположить, что среди них было и некоторое число жен, взятых напрокат на время отпуска. Надо думать, что средний годовой доход в семьях этих пассажиров был около тридцати пяти тысяч долларов, а их детки уже имели хорошенький капиталец, положенный на их имя заботливыми дедушками и бабушками, чтобы избежать уплаты налогов при наследовании после их смерти.

Если и были пассажиры, которые спокойно читали или глазели на звезды в занимавшейся утренней заре, то их нельзя было сыскать в нашей части самолета. Я был совершенно трезв и с отвращением глядел на своих шумных и пьяных попутчиков. В стране более строгой, чем Америка, подумал я, им не позволили бы уехать за границу. Но я тут же должен был с грустью признать, что если бы Хэнк находился здесь, то он был бы заодно с ними.

Хотя в салоне было жарко, снять куртку я не решился: в кармане лежал бумажник с деньгами и паспортом, он не поместился бы в кармане брюк.

Самолет плавно коснулся посадочной полосы, и я позавидовал тем, кто так уверенно вел эту чудесную машину. Для них лишь сам полет имел значение, а не ценность груза.

Я постарался одним из первых выйти из самолета и обрадовался, увидев, что два моих темно-синих чемодана — один побольше, другой поменьше — вывезли с первой же партией багажа. Получив чемоданы, я бросил их на ручную проволочную тележку и без всякой задержки проследовал через таможенный проход. В Швейцарии, как видно, весьма снисходительно принимали гостей из богатой страны.

Сев в такси, я сказал, чтобы меня отвезли в отель «Савой», так как краем уха слыхал, что это солидное заведение в самом центре делового района.

Швейцарских денег у меня еще не было, но водитель согласился принять две десятидолларовые бумажки. Конечно, будь у меня франки, я бы сэкономил два-три доллара, но, как бы то ни было, спорить я не стал.

Регистрируясь, я попросил портье дать мне номер телефона ближайшего банка. Как и у большинства американцев в наше время, у меня было смутное представление о частных швейцарских банках; но из газет и журналов я твердо знал, что это самое надежное место для скрытного хранения денег. Портье тут же дал мне требуемые сведения, словно это было первое, с чего начинал каждый приезжий американец.

Меня провели в отведенный мне номер, большую комфортабельную комнату, обставленную тяжелой старомодной мебелью и по-швейцарски безукоризненно чистую.

Не дожидаясь доставки чемоданов, я сразу же позвонил в банк. Было девять тридцать утра по швейцарскому времени и четыре тридцать по нью-йоркскому, и хотя я почти не спал в самолете, я не чувствовал себя уставшим.

По телефону отозвалась, по-немецки женщина.

— А по-английски вы говорите? — спросил я, впервые сожалея о том, что мое образование недостаточно даже для того, чтобы сказать «доброе утро» на другом языке.

— Да, — сказала она. — О чем вы желаете переговорить?

— Об открытии счета.

— Минутку. — И почти немедленно я услышал в трубке мужской голос:

— Доброе утро. Говорит доктор Хаузер.

Вот как! В Швейцарии, оказывается, деньги находятся на попечении людей с ученой степенью. А почему бы и нет? Ведь деньги — это и болезнь, и лекарство.

Я назвал себя и еще раз объяснил, что хочу открыть у них счет. Любезный доктор ответил, что ожидает меня в десять тридцать.

Постучали в дверь, и вошел посыльный с моими чемоданами. После его ухода я набрал три цифры в секретном замке большого чемодана, но он не открывался. Я попытался еще и еще раз, однако без всякого результата. Я был уверен, что набираю правильные цифры, а потому взял второй чемодан поменьше, который был закрыт с той же комбинацией цифр. Набрав их, я легко открыл его.

«Вот черт подери», — шепотом пробормотал я. У меня с собой ничего не было, чем можно взломать замок. Мне, естественно, не хотелось, чтобы кто-нибудь совался в мой чемодан. Поэтому я спустился вниз к швейцару и попросил у него большую отвертку. Швейцар не понимал меня, и мне пришлось долго жестикулировать, пока наконец он уразумел, чего я хочу. Тогда он обратился по-немецки к посыльному, и тот принес мне отвертку.