Плотина против Тихого океана - Маргерит Дюрас

Сюзанна встала и засмеялась.

— Пошли, пошли прямо сейчас!

— Отгоню машину под бунгало, и тронемся.

Жозеф тоже очень давно не ездил в город, и у него было хорошее настроение.

Жозеф поставил машину под бунгало, но подниматься не стал. Прошло еще слишком мало времени после отъезда мсье Чжо. Обычно он никогда не ходил в лес, не захватив ружья.

Они пересекли часть равнины, отделявшую бунгало от горы. Начался отлогий подъем, и рисовые поля исчезли, уступив место жесткой и очень высокой траве, прозванной «тигриной»: сквозь нее хищники по вечерам спускались на равнину. До леса было четверть часа ходу.

— Что он сказал? — спросил Жозеф.

— Сказал, что тоже едет в город.

Жозеф рассмеялся. Они чувствовали себя счастливыми.

Дорога сузилась, подъем стал круче, и близость леса возвестила о себе лужайкой, где паслись козы и свиньи. Они миновали убогую деревеньку, состоявшую из нескольких хижин. Дальше, сразу вдоль границы раскорчевки, начинался лес. Жители равнины не стали корчевать дальше, это было бессмысленно: земли, пригодные для выращивания перца, располагались гораздо выше, а для нескольких имевшихся у них коз большие пастбища не требовались.

— А насчет кольца? — спросил Жозеф.

Сюзанна секунду помедлила.

— Он ничего не сказал.

Как только они вошли в лес, дорога превратилась в узкую, похожую на туннель тропинку, над которой плотно и сумрачно смыкался лес, идти здесь можно было только по одному.

— Идиот, — сказал Жозеф. — Не злой, но все-таки полный идиот.

Лианы и орхидеи в чудовищном, сверхъестественном количестве опутывали весь лес, превращая его в единую плотную массу, непроницаемую и безвоздушную, как морская глубь. Лианы длиной в сотни метров намертво крепили стволы друг к другу, а на верхушках деревьев с превосходящим всякое воображение буйством цвели открытые только небу роскошные орхидеи, образуя огромные «бассейны», из которых снизу видны были порой только края. Лес покоился под гигантским пологом таких «бассейнов», полных дождевой воды, где водились те же рыбы, что и в прудах на равнине.

— Он сказал, что мы безнравственные, — сказала Сюзанна.

Жозеф снова рассмеялся.

— О, это уж точно, что безнравственные.

Отовсюду поднималось громкое жужжание мошкары, смешиваясь с непрерывным пронзительным пением птиц. Жозеф шел первый, Сюзанна на несколько шагов позади. На полпути между равниной и деревней дровосеков Жозеф замедлил шаг. Несколько месяцев назад он убил здесь самца пантеры. Это была маленькая полянка, где хищники выдерживали свою добычу на солнце. Тучи мух сновали в желтой траве среди груды высохших вонючих перьев.

— Я, конечно, должен был сам все объяснить ему. Он наверняка ни черта не понял.

— Объяснить что?

— Почему мы не хотим, чтобы ты с ним спала. Это трудно понять, когда человек лопается от денег.

Вскоре за пересекавшей лужайку речкой они почувствовали смолистый аромат манговых деревьев и услышали детские голоса. Эта сторона горы была более солнечной. Дыхание живого мира исходило здесь от земли, от цветов, от всего, что росло и двигалось: тигры-убийцы и их невинные жертвы, чье мясо высушивалось на солнце, были уравнены между собой братством первозданности.

Жозефа и Сюзанну угостили плодами манго. Они помогли детям поймать цыплят, и, пока женщины их резали, Жозеф расспрашивал мужчин, хороша ли сейчас охота. Все были рады их приходу. Мужчины хорошо знали Жозефа, они не раз вместе охотились. Они спросили, как поживает мать. Здешние жители рубили им лес для бунгало. Все они были дровосеками. Они ушли с равнины и поселились в этой части леса, еще не занесенной в кадастр белыми, чтобы не платить налогов и не бояться, что отберут землю.

Дети провожали Сюзанну и Жозефа до реки. Совершенно голые, вымазанные с головы до ног шафраном, они были похожи цветом и гладкостью кожи на плоды манго. Немного не доходя до реки Жозеф хлопнул в ладоши, чтобы прогнать их: они были настолько дикие, что удрали со всех ног, испуская пронзительные вопли, похожие на крик каких-то птиц, водившихся на рисовых полях. Их столько умирало в этих деревнях, зараженных болотной лихорадкой, что мать уже два года как перестала приходить сюда. Они умирали, чаще всего даже не узнав радостей игры на дороге, раньше, чем успевали набраться сил, чтобы без помощи взрослых пройти два километра через лес, отделявший их от равнины.

Мать сидела в столовой, не зажигая света. Она сидела в темноте возле плиты, на которой готовилось рагу из ибиса. Она, разумеется, видела, как они уходили в горы, и заметила, что Жозеф не захватил ружья. Вероятно, она поджидала их уже около часа. И свет не зажигала нарочно, чтобы издали увидеть, как они подойдут. Однако когда Сюзанна и Жозеф вошли в бунгало, она не сказала им ни слова.

— Мы ходили купить цыплят в дорогу, — сказал Жозеф.

Она не ответила. Жозеф зажег лампу и отнес цыплят капралу, чтобы тот их зажарил. Он вернулся в бунгало, насвистывая «Рамону». Сюзанна тоже начала насвистывать «Рамону». Мать, жмурясь от лампы, улыбнулась детям. Жозеф улыбнулся в ответ. Видно было, что она вовсе не злится, что ей просто грустно, оттого что брильянт, который она спрятала, останется единственным в ее жизни и источник брильянтов иссяк.

— Мы ходили за цыплятами, чтобы перекусить в дороге, — повторил Жозеф.

— Знаешь куда? В деревню за рекой, во вторую после поляны, — сказала Сюзанна.

— Давно я там не была, — сказала мать, — но я знаю, про какую ты говоришь.

— Они расспрашивали про тебя, — сказал Жозеф.

— Вы не взяли ружья, — сказала мать, — это неосторожно…

— Нам не хотелось задерживаться, — сказал Жозеф.

Жозеф пошел в гостиную и завел патефон мсье Чжо. Сюзанна последовала за ним. Мать поднялась и поставила на стол две тарелки. Она двигалась медленно, как будто от долгого ожидания в темноте у нее все затекло. Все, включая душу. Она потушила плиту и поставила между двумя тарелками чашку черного кофе. Сюзанна и Жозеф следили за ней с надеждой, как недавно за лошадью. Могло показаться, что она улыбается, на самом же деле черты ее смягчились от усталости, — она выдохлась и смирилась.

— Идите есть, все готово.

Она поставила перед ними рагу из ибиса и тяжело опустилась на стул перед чашкой кофе. Потом долго молча зевала, как каждый вечер, когда садилась за стол. Жозеф положил рагу себе, потом Сюзанне. Мать начала расплетать косы и переплетать их на ночь. Есть ей явно не хотелось. Кругом в тот вечер стояла такая тишина, что слышно было, как потрескивают доски, неплотно пригнанные в перегородках. Дом был прочный, ничего не скажешь, он стоял крепко, но мать слишком торопилась его достроить, и в ход были пущены непросохшие доски. Многие из них потрескались, появились зазоры, так что теперь можно было прямо из кровати видеть рассвет, а ночью, когда охотники возвращались из Рама, свет их фар скользил по стенам комнат. Но только одна мать была этим недовольна. Сюзанне и Жозефу так даже больше нравилось. Со стороны моря в небе вспыхивали большие красные молнии. Будет дождь. Жозеф жадно ел.