Тайна поместья Горсторп - Артур Конан Дойл

1883

Часть I

Если я скажу, что связываю смерть моего бедного друга Джона Бэррингтона Каулза с какой-либо сверхъестественной причиной, это мое суждение, вероятно, покажется вам опрометчивым. Мне известно, что при нынешнем состоянии умов подобные утверждения допустимы только тогда, когда подкреплены прочной цепочкой фактов. Поэтому я лишь постараюсь как можно лаконичнее и яснее изложить обстоятельства, приведшие к печальному событию, а выводы предоставлю читателям: пусть каждый делает собственные умозаключения. Вероятно, кто-нибудь сумеет пролить свет на то, что для меня тьма.

Впервые я встретил Джона Бэррингтона Каулза, когда приехал в Эдинбургский университет изучать медицину и поселился на Нортумберленд-стрит у вдовы, которая, имея большой дом, но не имея детей, получала средства к существованию сдачей комнат нескольким студентам. Комната Бэррингтона Каулза оказалась на одном этаже с моей. Познакомившись ближе, мы сняли еще и маленькую гостиную, в которой вместе обедали. Так началась дружба, не омраченная ни единой размолвкой вплоть до самой смерти Каулза.

Отец его на протяжении многих лет жил в Индии, где командовал полком сикхов. Мой друг имел благодаря родителю достаточный доход, но редко получал иные знаки отцовского внимания. Письма Каулза-старшего приходили неаккуратно и были коротки, что очень уязвляло сына: рожденный в Индии, он обладал страстным тропическим темпераментом. Мать Бэррингтона Каулза умерла, заполнить пустоту было некому.

По этой причине он сосредоточил все душевные силы на мне, и между нами установилась такая доверительная дружба, какую нечасто встретишь среди мужчин. Даже когда им овладела страсть более глубокая и сильная, наша взаимная привязанность не сделалась слабее.

Каулз был высок и худощав, его оливковое лицо с нежными темными глазами напоминало портреты кисти Веласкеса. Мне редко доводилось видеть молодых людей, более способных привлекать внимание женщин и овладевать их воображением. Как правило, он бывал задумчив, даже апатичен, но если речь заходила о чем-то для него интересном, вмиг оживлялся: на лице появлялся румянец, глаза блестели. В такие минуты Каулз делался превосходным оратором, легко увлекавшим слушателя за собой.

Невзирая на эти данные природой преимущества, мой друг жил уединенно, предпочитая женскому обществу усердное чтение. Он был одним из лучших студентов своего курса, имел медаль по анатомии и премию Нила Арнотта по физике.

Как хорошо я помню тот день, когда мы впервые встретили ее! Много раз, мысленно возвращаясь к тем обстоятельствам, я пытался точно определить, каким было изначальное впечатление, произведенное ею на меня. После того как мы узнали, кто она, мое суждение перестало быть непредвзятым, и впоследствии хотелось вспомнить, что подсказал мне инстинкт при первой нашей встрече. Однако впоследствии, чем бы ни были вызваны мои чувства к ней – разумом или предубеждением, отбросить их оказалось нелегко.

Мы встретились на вернисаже в Королевской шотландской академии художеств весной 1879 года. Мой бедный друг страстно увлекался всевозможными изящными искусствами. Его тонкая натура получала изысканное удовольствие и от музыкальных созвучий, и от гармонии красок на холсте. Итак, придя вместе с Каулзом на выставку картин, я заметил в дальнем конце пышного главного зала удивительно красивую женщину. За всю свою жизнь я не видел другого столь же классически совершенного лица. Это чистый греческий тип: лоб широкий, низкий, мраморно-белый в облачке нежных локонов, линия носа прямая и четкая, губы скорее тонкие, нежели полные, подбородок прелестно закруглен и вместе с тем достаточно развит, чтобы свидетельствовать о необычайной силе характера.

Но самое удивительное в ней – это глаза! Если бы я только мог передать, как они бывают изменчивы – то стальные, то женственно мягкие, они обладают повелительной силой и проницательностью, способной внезапно таять, сменяясь выражением беззащитности… Но не стану говорить о будущих моих впечатлениях.

На вернисаже эту леди сопровождал высокий блондин, в котором я узнал Арчибальда Ривза, студента-юриста. Мы были с ним немного знакомы. В свое время ни одна веселая студенческая авантюра не обходилась без предводительства этого энергичного красавца, но с недавних пор я слышал о нем мало: поговаривали, будто он решил жениться – очевидно, на той молодой даме, с которой пришел теперь на выставку. Я сел на бархатный диванчик посреди зала и, заслонившись каталогом, стал исподтишка наблюдать за парой.

Чем дольше я смотрел на девушку, тем ярче расцветала в моих глазах ее красота. Она была, надо признать, низковата, зато сложена безупречно и держалась так, что, не сравнивая ее с другими, я бы и не заметил недостатка роста.

Пока я наблюдал за ней и за ее женихом, его куда-то позвали. Дама осталась одна и, повернувшись к картинам спиной, принялась внимательно изучать присутствующих, нисколько не смущенная тем, что собственная ее элегантность и красота привлекают дюжину любопытных взглядов. Держась одной рукой за красный шелковый шнур, отгораживающий картины от публики, она переводила ленивый взор то на одно лицо, то на другое так же невозмутимо, как если бы рассматривала фигуры, нарисованные на холсте. В какой-то момент ее глаза остановились и приобрели сосредоточенное выражение. Захотев узнать, чем она вдруг заинтересовалась, я проследил за ее взглядом.

Джон Бэррингтон Каулз стоял перед одной из картин, кажется, Ноэля Патона. Во всяком случае, художник изобразил нечто возвышенное и эфемерное. Лицо моего друга было обращено к нам в профиль. Я уже упоминал о его на редкость привлекательной внешности, но в тот момент он казался просто ослепительно красивым. Очевидно, вовсе позабыв о своем окружении, Каулз всей душой углубился в созерцание картины. Глаза искрились, на чистой оливковой коже проступил смуглый румянец. Молодая дама, не отрываясь, с интересом за ним наблюдала, пока он, встрепенувшись, не вышел из задумчивости и не обернулся. Тогда их взгляды встретились. Она тотчас отвела глаза, но он еще несколько секунд продолжал на нее смотреть. Позабыв о картине, его душа спустилась на землю.

Прежде чем уйти, мы видели ту молодую леди еще раз или два, и я замечал, что Каулз глядит ей вслед. Он, однако, ничего мне не говорил до тех пор, пока мы не вышли на свежий воздух и не зашагали рука об руку по Принсес-стрит.

– Ты обратил внимание на ту красивую женщину в темном платье с белым мехом? – спросил мой друг.

– Да, видел такую, – ответил я.

– Знаешь ее? – произнес он взволнованно. – Кто она такая?

– Лично я с ней не знаком, но уверен, что можно многое о ней разузнать: ведь она, кажется, обручена с Арчи Ривзом, а с ним у меня много общих приятелей.

– Обручена?! – воскликнул Каулз.

– Дорогой мой, – рассмеялся я, – неужто ты сделался так уязвим, что известие о помолвке совершенно незнакомой девушки способно тебя огорчить?

– Не то чтобы я огорчился, – сказал Каулз, заставив себя усмехнуться в ответ, – но скажу тебе откровенно, Армитедж: я еще никогда никем так сильно не увлекался. Дело не столько в чертах лица, хотя они безупречны, сколько в характере и интеллекте, который в них отразился. Если она выходит замуж, то, надеюсь, за того, кто ее достоин.