Боже, спаси Францию! - Стефан Кларк

Двери гостеприимно открывались для тех, кто владел шестизначным кодом. Набрав его, я оказался в холле, где мраморный пол был устлан коврами, стены поражали безупречной белизной, а потолок был украшен изящной лепниной. В воздухе витал запах роскоши и чистящих средств для полировки всего этого великолепия.

В вестибюле была еще одна стеклянная дверь, возле которой висел домофон. Всего десять имен на табличке — могу себе представить размеры апартаментов каждого из этих счастливчиков. Разве что некоторые из проживающих были настолько известны, что предпочли хотя бы здесь не афишировать свои имена.

Я нажал на кнопку звонка и, глядя в видеокамеру, сообщил о своем приходе.

— Montez, c’est au cinquième,[93]— прозвучал приятный женский голос. Судя по всему, это была мадам.

Наружная дверь лифта напоминала массивные металлические ворота, а внутренняя, из лакированного орехового дерева, была украшена витражом. Лифт медленно и со скрипом полз вверх, прямо в сердце здания. На минуту мне показалось, что я совершаю экскурсию по антикварному магазину, декорированному в стиле Людовика XV.

Наверху меня уже ждал Жан-Мари, расплывшийся в широкой приветственной улыбке.

— Входи, входи! А, да ты еще и с цветами, моя жена будет в восторге! — Он указал на малюсенький букет, что я купил за баснословную сумму в ближайшем от гостиницы флористическом магазинчике. Надежда была на одно — должно быть, в композиции не обошлось без редкостных, особо ценных видов.

Жан-Мари проводил меня в гостиную, размером не меньше чем футбольное поле. Множество антикварных вещиц в интерьере удачно сочетались со сдержанным стилем модерн, также присутствующим в оформлении. Наряду с украшенными вышивкой креслами с позолоченными подлокотниками здесь был диван, обтянутый черной кожей. Украшавшая стену картина с изображением коровы, написанная масляными красками, отлично сочеталась с гравюрой в серых тонах с каким-то абстрактным рисунком.

В центре гостиной стояла женщина. Ее облик, олицетворявший собой шик и роскошь, служил венцом всему ранее увиденному. Белокурые, средней длины волосы, жемчуг невообразимых размеров в ушах и на шее… Кардиган из последней коллекции Dior накинут поверх безупречно скромного платья из льна, подчеркивающего фигуру, выточенную лучшим пластическим хирургом Европы…

Она подошла ко мне чуть ближе и протянула руку жестом, без сомнения предписанным правилами Французской Академии. После короткого пожатия руки (здесь даже больше подходит глагол «стиснуть») она сказала «enchantée»[94]и приняла мой мини-букет, практически ничем не выдав мыслей о том, что этот цветочный карлик не особо потрясает воображение.

Затем она пригласила меня присесть на диван, пока сама отлучится за вазой, а мужу велела немедленно предложить гостю аперитив.

За внешней обворожительной любезностью этой леди чувствовалась бескомпромиссность, вооружившись которой она в любой момент кинется защищать собственное реноме с бейсбольной битой от Lui Vuitton.

Хозяйка вернулась с фарфоровой вещичкой в стиле арт-деко, которая на Портобелло-роуд ушла бы по стоимости автомобиля, и с парочкой ребят, которые, очевидно, приходились ей детьми.

Парень был студентом: босые ноги, потертые джинсы; дороговизну балахонистой футболки выдавал логотип; длина волос уже почти тянула на дреды. Юноша, представленный Жан-Мари как Бенуа, поприветствовал меня вялым рукопожатием.

Девушка по имени Элоди оказалась более интересной. Она походила на мать цветом волос, но биты в ее арсенале, скорее всего, не было. Судя по выбору одежды, дочка частенько обращалась к маме за кредиткой, но не за советами по составлению гардероба в классическом стиле. Фигурку Элоди облепили тряпочки с дизайнерскими лейблами, из-под которых затейливо выглядывало нижнее белье: кружевные лямочки черного бюстика и, как я заметил позже, с гордостью выставленные напоказ стринги. Она являла собой именно тот тип женщины, от которых Крис, мой друг, всегда меня предостерегал. Ням! Элоди с таким порывом сжала мою протянутую руку, что та чуть не онемела.

— Элоди учится в Эшерсэй, — объявил Жан-Мари.

«Наверное, какой-нибудь скромный университет в английской глубинке», — подумал я. Когда присутствующие с недоумением отметили, что я несильно впечатлен, мне объяснили, что это Высшая коммерческая школа, самая дорогая во Франции. При этих словах я продемонстрировал ожидаемую реакцию и с восхищением посмотрел на девчонку, за что и был вознагражден довольной улыбкой.

— А Бенуа изучает медицину, — сказал Жан-Мари таким голосом, будто зачитывал приговор.

— Нет, папа. — Усмехнувшись, Бенуа сообщил отцу, что сменил факультет на биологический.

— Биологический!

Это заявление несколько удивило главу семейства, и, пока мы не спеша наслаждались шампанским и птифурами, семейная ссора набирала обороты. Поводом послужил вопрос: когда же их сын (которому предположительно было около двадцати пяти) определится окончательно? Чем он хочет заниматься в этой жизн? Время от времени Жан-Мари переключался на английский и спрашивал меня что-то вроде: «А чем ты занимался в двадцать пять?» — после чего снова пускался в наставление своего отпрыска.

Дочь, похоже, находила эту ситуацию забавной: она не переставала улыбаться мне, говоря глазами: «Не переживай, это вполне стандартная ситуация». Она с каким-то особым изяществом поглощала птифуры. Деликатно, но ненасытно.

Думаю, что за ужином я не уронил себя в глазах хозяев, используя для каждого блюда предписанные ему столовым этикетом приборы. Ну разве что для устриц мне не требовалось ничего дополнительного. Я просто последовал примеру остальных и выжал лимонный сок в открытые ракушки (еще живые устрицы вздрагивали от неожиданных прикосновений), прежде чем отправить их в рот. Процесс доставлял определенное удовольствие. По вкусу устрицы слегка напоминали солоноватую бронхиальную слизь с кислинкой лимона.

Когда подали практически сырой стейк из говядины, я принялся орудовать зазубренным ножом, — говядина была приобретена, по словам мадам, у ее «изумительного мясника» из местных. Я искренне надеялся, что ее мясник закупал мясо не у Жан-Мари.

Покончив с кровоточащим мясом, я вытер салфеткой оставшийся на губах сок и перешел к овощам. Подали gratin dauphinois,[95]являвший собой картофель под сырной корочкой, запеченный в орехово-молочном соусе, и стручковую фасоль, обильно приправленную маслом.

Дабы не попасть впросак в приличном обществе, я предпочел не надрезать камамбер или бри закругленным кончиком своего ножа и сразу же перешел к сыру под названием канталь, который отличался превосходным острым привкусом. Он чем-то напоминал полутвердый чеддер и лишь слегка отдавал запашком, так характерным для потных ног атлета.