Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

Он даже сумел слегка рассмеяться.

— Ты можешь быть настолько смиренной и раскаявшейся, насколько захочешь сама. — Он с улыбкой склонился над моей рукой, словно собираясь ее поцеловать. — Не стоит ради нас переходить границы и казаться униженной, моя дорогая.

Я выходила замуж зимой, и утро в день моей свадьбы было страшно холодным, и в сердце моем тоже царил холод. Проснувшись, я увидела на окнах спальни морозные узоры, и Бесс, войдя ко мне, сразу сказала, чтобы я оставалась в постели, пока она не растопит камин и не согреет перед огнем мое белье и платье.

Когда я вынырнула из-под одеяла, она тут же накинула на меня теплый капот с капюшоном и подала новенькую белую сорочку, вышитую по краям белым шелком, и верхнее платье из красного атласа с прорезями на рукавах и широким разрезом спереди; в этом разрезе должно было виднеться нижнее платье из черного дамасского шелка. Бесс торопливо шнуровала платье у меня под мышками, а две другие горничные стягивали шнуровку сзади. Платье, пожалуй, стало мне чуточку тесновато по сравнению с первой примеркой: груди у меня налились и талия стала немного шире. Правда, кроме меня, никто больше пока что этих перемен не замечал. Я чувствовала, что утрачиваю то тело, которое так любил мой Ричард, утрачиваю девичью гибкость, которой он пользовался, заставляя меня буквально обвиваться вокруг его закаленного в битвах тела. Вскоре стану такой, какой хочет меня видеть леди Маргарет, моя будущая свекровь: кругленькой, плодовитой, с расплывшимся задом, похожей на грушу; этаким сосудом для вынашивания семени Тюдоров, горшком для приготовления их любимого блюда.

Горничные одевали меня, а я стояла неподвижно, как кукла, тело которой сделано из чулка и набито комковатой соломой, послушная их умелым рукам, но совершенно безжизненная. Впрочем, это мрачноватое платье обладало и неким колдовским очарованием: на фоне алого атласа мои светлые волосы как-то особенно блестели, отливая золотом, а кожа сияла холодной белизной, которую прекрасно оттенял роскошный глубокий цвет ткани. Отворилась дверь, и вошла моя мать в кремовом платье, отделанном зеленым и серебряным кантом и лентами; ее прекрасные волосы были уложены на затылке в свободный узел, видимо, потом она собиралась закрутить их потуже и спрятать под тяжелый головной убор. Впервые я заметила, что в ее светлых волосах мелькает седина: ее больше уже нельзя было назвать «золотоволосой королевой».

— Ты выглядишь прелестно, — сказала она, целуя меня. — А Генрих знает, что ты будешь одета в красное с черным?

— Его мать сама следила за тем, как портные подгоняют мне платье по фигуре, — сказала я. Мне было совершенно все равно, знает ли Генрих, какого цвета у меня будет платье. — Она и материю выбирала. Конечно, он знает. Ведь она-то знает все. Она ему обо всем и рассказывает.

— Неужели им не хотелось, чтобы ты была в зеленом?

— Цвет Ланкастеров — красный, — с горечью сказала я. — Это цвет мучеников, а также цвет, весьма любимый шлюхами. А еще — цвет крови.

— Успокойся, — велела мне мать. — Все-таки это день твоего триумфа.

Она обняла меня, и я тут же почувствовала в горле колючий комок; и слезы, которые, не проливаясь, все утро застилали мне взор, потекли по щекам. Мать нежно стерла их тыльной стороной ладони — сначала с одной щеки, потом с другой.

— Ну-ну, перестань, — шепнула она. — Ничего ведь теперь сделать нельзя, остается только подчиниться судьбе и улыбаться. Иногда мы побеждаем, иной раз приходится терпеть поражение, но самое главное — всегда, всегда идти вперед.

— Мы? Дом Йорков? — Я скептически посмотрела на нее. — Но ведь благодаря этому браку Йорки буквально растворятся в Тюдорах. И никакая победа нас не ждет — это наше окончательное поражение!

Мать улыбнулась своей загадочной, как бы внутренней, улыбкой.

— Мы прежде всего дочери Мелюзины, — поправила она меня. — Твоя бабушка считала себя дочерью этой водной богини, как и все женщины из королевского рода Бургундии; она никогда не забывала, что ей одновременно дано и королевское могущество, и магическое. В детстве, да и в юности, я никак не могла понять, действительно ли моя мать способна вызвать бурю или же это связано с простым везением и умелым притворством, которые она использует, чтобы добиться своего. Но она заставила меня понять: нет в мире никого более могущественного, чем женщина, которая хочет чего-то добиться и прямой дорогой идет к желанной цели.

И не имеет значения, назовешь ты это магией или решимостью. Не имеет значения, сотворишь ты заклятие или дашь клятву самой себе. Прежде всего ты должна решить для самой себя, чего именно ты хочешь, и иметь мужество всей душой стремиться к поставленной цели. Ты будешь королевой Англии, а твой муж уже стал королем. Благодаря тебе Йорки вновь взойдут на английский трон, принадлежащий им по праву. Пусть все твои печали останутся позади, девочка моя; прошлое почти не имеет значения, если ты действительно решила идти к намеченной цели.

— Но я потеряла любимого человека! — с горечью сказала я. — И сегодня должна выйти замуж за того, кто его убил. Не думаю, что теперь я смогу столь уверенно добиваться поставленной цели. Да и вряд ли в Англии есть такое место, где мне хотелось бы оказаться. Вряд ли оно есть и во всем нашем мире.

Мать слегка усмехнулась: в своей правоте она явно не сомневалась.

— Конечно, моя дорогая, сейчас ты думаешь именно так! Сегодня тебе предстоит выйти замуж за человека, которого ты презираешь и отвергаешь всей душой; но кто знает, что случится завтра? Я не умею предсказывать будущее. Ты родилась в самое беспокойное время и выходишь замуж за короля-победителя, но, вполне возможно, вскоре тебе доведется увидеть, как ему бросят вызов. Возможно, ты увидишь и его падение. Возможно, у тебя на глазах Генрих падет в грязь и погибнет под копытами кавалерии предателей. Откуда мне знать, так ли это будет? Будущего знать не может никто. Но одно я знаю точно: сегодня ты можешь выйти замуж за Генриха Тюдора и стать королевой Англии. Ты можешь установить мир в той стране, где он развязал войну. Ты можешь защитить своих друзей и родных, ты можешь возвести на трон сына Йорков. Так что ступай в церковь с улыбкой.

* * *

Генрих стоял на ступенях часовни, когда я, выйдя из западного входа Вестминстера, направилась к аббатству. Внезапно раздались громкие звуки серебряных фанфар. Я шла одна. Ирония судьбы проявилась еще и в том, что если бы во время моего венчания в нашей семье остался в живых хотя бы один мужчина, который мог бы проводить меня к алтарю, то Генрих не стал бы королем Англии и не ждал бы меня сейчас у входа в часовню, застенчиво улыбаясь. Но мой отец, король Эдуард Йорк, был мертв, мертвы были и оба его младших брата, а мои младшие братья, Эдуард и Ричард, исчезли и, по всей видимости, тоже были мертвы. Единственным прямым наследником Йорков был теперь малолетний Эдвард Уорик, сын герцога Джорджа Кларенса, родного брата моего отца. Эдвард, которого мы звали Тедди, важно, «по-королевски», кивнул, словно давая мне свое разрешение, когда я проходила мимо королевской ложи, где он стоял вместе со всеми под бдительным присмотром Мэгги.