Все золото мира - Джоди Питт

Серебристое платье и рыжие волосы, рассыпанные но плечам, — огонь и лед. Страшно подумать, что Грейс готова не задумываясь испортить такую красоту! В непонятной тревоге, с какой-то странной болью в сердце следил Дейв, как Грейс кладет голову старика себе на колени, щупает его лоб, как беспомощно оглядывается кругом и срывающимся голосом кричит, чтобы кто-нибудь вызвал наконец «скорую помощь».

Сэр Эдмунд ненавидел Грейс и не делал из этого секрета. Не раз он унижал и оскорблял ее на людях. И, однако, она оказалась единственной, кто бросился ему на помощь. Сотня людей в безупречных костюмах — друзья, приятели, партнеры — только растерянно переглядывались и перешептывались.

Черт бы побрал этих расфуфыренных петухов! — подумал Дейв и шагнул вперед. Его охватила едкая горечь — горечь презрения к ним и злости на себя. Почему, черт возьми, он больше не может быть таким же?! Где его равнодушие?! Где хваленое бессердечие Стервятника Бертона?!

Берегись, Бертон, мысленно предупредил он себя. Берегись. Ты перестал быть самим собой. Кто-то опустился на колени с ней рядом. Грейс подняла глаза — и с изумлением увидела Дейва. Он сбросил смокинг и накрыл им старика.

Едва увидев сэра Эдмунда в галерее, Грейс поняла: сегодня что-то должно случиться. Ее преследовало недоброе предчувствие. Сегодня ее свекор был шумнее и ворчливее обычного; не раз он проливал вино на одежду гостей, не раз спотыкался в опасной близости от хрупких предметов искусства. Грейс с ужасом ждала его падения — хоть и не предполагала, что «падение» это окажется буквальным.

Смахнув слезу, она улыбнулась Дейву.

— Спасибо.

— Какой он бледный, — хмурясь, прошептал Дейв. — И дышит с трудом. — Он пощупал у сэра Эдмунда пульс. — Пульс с перебоями.

— О Боже мой! — Грейс обвела беспомощным взглядом зал. — Да что же никто ничего не сделает?

— Я слышу сирены. — Взгляд Дейва был холоден и жесток, и Грейс почувствовала, что он на нее сердится, хоть и не понимала за что. — «Скорая» уже едет.

— Слава Богу! — Она снова пощупала горячий влажный лоб старика. — Я опасалась чего-то подобного. — Она моргнула, смахивая слезы. — Что ж, в больнице он, по крайней мере, отдохнет.

— Вот и врачи, — проговорил Дейв, поднимаясь на ноги. — Давай-ка их пропустим. — И, протянув руку, помог Грейс встать.

Грейс приняла его помощь, сказав себе, что выяснением отношений можно заняться и попозже. Сейчас не время. И потом, напомнила она себе, Дейв — единственный, кто бросился мне на помощь!

При этой мысли ее вдруг охватили нежность и сострадание к Дейву, поразившие ее до глубины души. Грейс видела, что его планы идут насмарку; как ни старается он вызвать сэра Эдмунда на откровенный разговор, пытаться убедить в чем-то больного человека все равно что прошибать головой стену. А теперь сэр Эдмунд наверняка попадет в больницу и неизвестно сколько там пробудет…

Стоя рядом с Дейвом, она наблюдала, как санитары грузят бесчувственного сэра Эдмунда на носилки и выносят из зала.

— Я поеду в больницу, — сказала Грейс. — Возьму такси.

— Не знаю, что тебе там понадобилось, — проворчал Дейв, — но я тебя отвезу.

В порыве благодарности она крепко сжала его руку и едва не рассмеялась — такое изумление отразилось на его лице.

— Да вы притворщик, мистер Бертон, — прошептала Грейс с улыбкой. — Вы умеете быть добрым. И на вас можно положиться.

Дейв обжег ее взглядом.

— Прекрати!

— Ах, как страшно! — проворковала Грейс; на сердце у нее вдруг стало так легко, как давно уже не было. — Что ж, поехали.

В больнице пришлось прождать несколько часов. Наконец к ним вышел врач и сообщил результаты осмотра и анализов; сэр Эдмунд вы карабкается — по крайней мере, на сей раз, но, если продолжит убивать себя алкоголем, прогноз будет неутешительным.

Домой они вернулись далеко за полночь. Измученная, но радостная, что в конечном счете все обошлось, Грейс утоляла голод салатом из холодильника. Дейв налил себе уже третью чашку кофе.

— Как можно пить кофе на ночь? — удивилась Грейс. — Ты же не заснешь.

— У меня иммунитет ко сну, — угрюмо пробормотал Дейв.

— Он так и не снял смокинг — только развязал галстук и расстегнул верхние две пуговицы на рубашке. Этот расстегнутый воротник придал ему какую-то небрежную элегантность.

Широко улыбнувшись, Грейс подперла голову рукой.

— Иммунитет, говоришь? Такой же, как к благородным поступкам? Ну тогда ты сегодня будешь спать как младенец!

Дейв сверкнул мрачным взглядом, но промолчал.

Грейс следила, как он рассеянно глоток за глотком пьет кофе; мысли его, казалось, витали где-то далеко. Неужели в самом деле стыдится своей доброты? В тысячный раз она спрашивала себя, почему Дейва так раздражает ее неприкрытое восхищение? Что не так в нем — или в ней самой, — если каждую ее улыбку он воспринимает в штыки?

— Странный ты человек, Дейв.

Он, хмурясь, отставил чашку.

— Только не надо устраивать сеанс психоанализа, — проворчал Дейв. — Не такая уж я сложная личность.

— Ошибаешься, — мягко возразила Грейс. — Очень сложная. Ты постоянно борешься с собой — уже одно это выделяет тебя из толпы. Ты ненавидишь в себе мягкость, доброту — ненавидишь и стараешься подавить. Изображаешь этакого бесчувственного супермена — при том что чувствовать ты умеешь, и очень глубоко. Кто-то когда-то тебя обидел, и обидел так сильно, что ты решил: никому и ничему больше ты не позволишь причинить себе боль. Вот почему ты так цепляешься за свою «бессердечность». Но это же обман! Все обман!

Дейв поддел вилкой салат — и положил на тарелку, так и не поднеся ко рту.

— Ты видишь только то, что хочешь видеть, — процедил он, сверля Грейс враждебным взглядом. — Я уже тебя предупреждал и предупреждаю в последний раз: не надо мной восхищаться. Ты об этом пожалеешь.

Но Грейс больше его не боялась. Как не боялась и его «последних предупреждений». Бог знает почему, но впервые за много месяцев на ее измученную душу снизошел мир. Она снова была, как когда-то, отважна и уверена в себе; она больше не боялась дарить восхищение — и, быть может, что-то большее…

Каких-то две недели назад она ненавидела Дейва — человека, который отнял у нее все. Но не сегодня. Сегодня она им восхищалась, открыто и искренне. Грейс не до конца понимала Дейва, но чувствовала, что в душе его таятся неизведанные запасы щедрости и доброты. При одной мысли об этом ее охватывал сладкий трепет; теперь она больше не боялась признать то, что долго таила даже от самой себя…

Она любит Дэвида Бертона.

Не того Дэвида Бертона, которого знает деловой мир по обе стороны океана, а того, который прячется за неприглядной маской Стервятника. Человека, способного весь мир обнять любовью, — если только она сумеет показать ему, что любовь — не грех, не постыдный проступок, а самое драгоценное на свете сокровище.