Драгоценная ты - Хелен Монкс Тахар

— Отважная, говорите?

— Не знаю, как объяснить… Вы удивительно уверены в себе.

— А вы разве нет?

— Не настолько…

В дверь постучали, мы обе улеглись, неловко прикрывшись полотенцами. Массажистки синхронно двигались вдоль столов, натирая нам спины, плечи, ноги — до самых ступней — питательными маслами. Ты легла лицом ко мне, а я отвернулась и вскоре задремала.

Мне опять приснился кошмар. Снова отчаяние, детские ножки, ковыляющие по сухой истрескавшейся земле, на этот раз будто в замедленной съемке. Ворота совсем близко — неотесанные деревянные балки на расстоянии вытянутой руки. Матери не видно, однако я чувствую ее полный злобы взгляд. Я смогла дойти, и она в ярости. Обеими руками хватаюсь за край калитки, тяну на себя. И вдруг — что-то течет по пальцам. Из ладоней хлещет кровь.

Сначала я застонала. Затем из самых глубин существа вырвался звериный отчаянный вопль, и я проснулась.

Кругом было душно и темно, и я не сразу поняла, где нахожусь. Даже поверила на миг, что я на ферме матери, снова одна в этом жутком месте и неоткуда ждать помощи.

Я с трудом села. Лицо горело, волосы прилипли к взмокшему лбу. Я тяжело дышала. Потом перехватила твой жалостливый взгляд — только жалости мне не хватало!

Кое-как завернулась в полотенце. Массажистка, потупив глаза, протянула крошечный стаканчик тепловатой воды.

— Простите, приснился кошмар. Извините, пожалуйста, — пробормотала я и не услышала собственных слов.

Возможно, я говорила беззвучно. Точно ушла под воду. Потеряла связь с миром. Потонула.

— Не волнуйтесь, все хорошо. Просто страшный сон, — донесся сквозь жаркий туман твой голос.

— Да… сон, — прошептала я и посмотрела на ладони — словно видела их впервые. Как будто они принадлежали не мне, а матери. Широкие, короткопалые, некрасивые — такими только пахать. Они созданы, чтобы тяжело трудиться, а не делать изящные жесты при разговоре и не порхать по клавишам.

— Пойдемте выпьем кофе. Вы мне расскажете?

Ты потянулась ко мне и положила ладонь на плечо, а потом провела по скользкой от масла руке до самого запястья. Я снова ощутила взаимное притяжение.

— Вы не могли бы нас оставить? — очень кстати обратилась ты к массажисткам.

— Спасибо, Лили.

Ты позаботилась, защитила. Все-таки я тебе нравлюсь. Хоть это и не входит в твои планы…

Я приняла холодный душ, пытаясь смыть дурной сон — кровь и присутствие матери. Потом стала придирчиво разглядывать свое отражение в зеркале над раковиной. Красные щеки, морщины на лбу. Я раньше и не замечала, какие они глубокие… Сеточка у глаз. Обвисшие мышцы у истончавших губ, похожие на скобки. Меня взяли в скобки за ненадобностью. Заключили в кавычки. Насмотревшись, я снова накрасилась — ярко-красной помадой фирмы «MAC», которую обычно приберегала для вечерних выходов. Ты написала, что ждешь в зеркальной комнате.

Ты сидела за столиком у зеркальной стены, в которой дробилось отражение.

Сногсшибательно красивая. Из косметики — лишь оранжевая помада. Легкий румянец после массажа. Убранство комнаты, казалось, оттеняло твою красоту.

— Как самочувствие? Вы прекрасны! Прямо помолодели! — сказала ты.

— Который час?

— Не знаю. Наверное, около одиннадцати…

«Пошло все к черту», — подумала я и затормозила проходящего мимо официанта:

— Будьте добры, бутылку шампанского и два бокала. — Снова оглядела комнату — зеркальные фрагменты сбивали с толку. — Черт, закурить бы… Жаль, я бросила. И вообще, сейчас запретили курить в барах. Вы курили когда-нибудь? — Ты открыла рот, я перебила: — Не надо, не отвечайте!

Ты немного растерялась. Не рассчитывала, что я буду готова к бою, да? Думала — вылезу после массажа размякшая и разнеженная и ты сможешь спокойно продолжать свои опыты?

— Вообще-то, курила… Двадцать сигарет в день… — пробормотала ты.

— Неужели?

— Да, пачку в день.

— А сколько длился день? Так. Надо срочно выпить! Наконец-то!

Показался официант.

— Спасибо, дальше мы сами! — Я отобрала у него бутылку и хлопнула пробкой.

Затем налила себе полный бокал, а в твой — так мне вдруг захотелось — совсем чуть-чуть. Ты, конечно, заметила, однако не подала виду.

— В вашем возрасте, Лили, я дымила как паровоз. В ночь с пятницы на субботу обычно выкуривала сигарет по сорок — шестьдесят.

— Надо же…

— Не самая здоровая привычка, но что было, то было. — Я сделала глоток и поинтересовалась: — А вы почему бросили?

— Противно. Просто мне дали задание для статьи в студенческой газете. Двадцать сигарет в день в течение недели.

— Много писали?

— Да, довольно. Мне там нравилось.

— А потом? Поссорились с редактором? Слишком много выдвигали гениальных идей?

— Я могла бы вам рассказать, только нужно гораздо больше шампанского. — И ты допила свою каплю.

— А говорили — не пьете.

— Люди меняются…

Голос в характерной для тебя манере понижался до шепота в конце фразы.

— Ну, если меняются…

На сей раз я наполнила твой бокал до краев, что весьма неприлично, особенно в шикарной гостинице типа «Роузвуд». Ты вздохнула, словно думала про себя: «Эх, Кэтрин, Кэтрин…» А вслух сказала:

— Вы меня напугали. Там, в кабинете.

Ты улыбнулась, во взгляде снова сквозила жалость.

— Не волнуйтесь за меня.

— Почему нет? — Ты даже выпрямилась в кресле. — Мы ведь не чужие, правда?

— И что же нас, по-вашему, связывает, Лили?

Ты не успела ответить — подоспел официант и поставил на стол два изящных блюдечка с пирожными прямоугольной формы, покрытыми белой глазурью и украшенными разноцветными кружочками. Ты снова откинулась на мягкую спинку и с надеждой произнесла:

— Вам ведь нравится Дэмьен Херст, правда?

— Дэмьен Херст, значит?! — рассвирепела я.

— Ну да — хотелось сделать приятное…

— Черта с два…

Я оттолкнула блюдце и шумно глотнула шампанского.

— Что-то не так?

— Мягко сказано!

— Я думала, вам понравится, — спокойно сказала ты.

— Потому что я тоже из девяностых, как картины Херста? Он хотел запечатлеть радость жизни, красоту цвета. А это — издевательство! Насмешка и над цветом, и над идеалами нашей молодости. Нельзя выразить эпоху пирожным!

Ты огляделась — слышит ли кто-нибудь, как я тебя отчитываю? — потом мягко возразила: