Дочери Темперанс Хоббс - Кэтрин Хоу

Зази придвинула к себе оставленную кружку с пивом, подняла ее и провозгласила:

– За латынь!

– За латынь! – Конни чокнулась с Зази стаканом газировки, и каким-то загадочным образом ее бессознательное добавило: «И за Деливеренс Дейн, которой принадлежит эта книга. Где бы она сейчас ни находилась».

В водах Северной Атлантики

Март

1661

– Папа! – отчаянно вскричала Ливви.

Держаться за мачту одними ногами и локтями было невыносимо тяжело, но без рук не обойтись. Девочка ни разу не видела, чтобы это делали, не сложив пальцы определенным образом. Ингредиентов не было. Не было ничего. Только слова заклинания, смысла которых Ливви не понимала.

Дождевые иглы принялись жалить щеки бедняжки еще сильнее. Ливви глянула на палубу и увидела, что дождь превратился в снег. Вся оснастка покрылась белым слоем. Замерзли стекла в световых люках. Тучи над головой по-прежнему оставались непроглядными и грозными, только теперь корабль, вздымаясь на волнах, устремлялся не в черное водянистое варево, а в снежную мглу, после чего срывался в морскую пучину, поднимая брызги, что с ног до головы окатывали мужчин. Протянутые вперед ладошки Ливви мгновенно посинели. Она пошевелила пальцами, стараясь разогнать кровь. Все тело девочки стремительно коченело. Озноб накатывал волнами, растекаясь по конечностям. Через несколько мгновений ее зубы застучали. Ливви пыталась сдержать эту невыносимую дрожь, но та не поддавалось контролю.

Девочка сложила пальцы перед глазами в виде раскрывшегося бутона и посмотрела сквозь них на палубу. Малышка изо всех сил старалась успокоить себя. Старалась не прислушиваться к грозному вою, лишь к своему тихому дыханию. Из ее рта и ноздрей валил белый пар, поскольку температура воздуха понизилась.

Шум бури постепенно затихал. Стоны такелажа, скрипы настила и уханья обрушающегося в воду корабля не унимались. Ливви мысленно обволакивала себя шумонепроницаемыми завесами. Светло-голубые глаза девочки побелели, и она погрузилась в свою внутреннюю тишину. Ливви больше не слышала воя ветра, лишь на вдохе ощущала его ледяное жало. Сердце ее билось медленно, но уверенно.

Кончики пальцев согрелись, и уже через секунду их прожгла жгучая боль, что растеклась по ладоням.

«Убирайся, мелкая мерзавка! Прислужница дьявола!»

Ливви поморщилась, вспомнив, как ее обзывали мальчишки из Пендл Хилл.

«Отродье сатаны! Дочь потаскухи! Я уже вижу тебя на виселице! Как в воду гляжу!»

– Пошли прочь! – крикнула Ливви голосам в голове, принадлежавшим ее бывшим соседям и друзьям. – Прекратите! Оставьте меня в покое!

«У тебя ничего не выйдет, – хором расхохотались голоса. – Ничтожество! Ты ничего не стоишь. На что ты надеешься?»

– Хватит! – завопила Ливви, не переставая стучать зубами от пронизывающего холода.

Голоса смеялись все громче. Злобный смех окатывал девочку с ног до головы вместе с ледяной морской водой. Ливви взяла себя в руки, зажмурилась, заткнула уши и мысленно пустилась на поиски какого-нибудь потайного чердака в своем сознании, куда не могли проникнуть отвратительные голоса. Она листала воображаемые страницы книги до тех пор, пока не отыскала нужные строки. Ливви выговаривала слова медленно, четко, с осторожностью и почтением. Они, словно драгоценные жемчужины, выкатывались из ее рта.

Кровоток в ладонях постепенно оживлялся. Кончики пальцев зажгло, и между ними с треском вспыхнули искорки, оставляя завитки дыма. Ливви вздрагивала от боли при каждой вспышке, но положение рук не меняла. Могучая морская волна подхватила корабль и понесла его в небеса, не обращая никакого внимания на маленькую ухватившуюся за мачту девочку.

У Ливви не было очень важных ингредиентов, но и мама тоже обходилась без них. Можно призвать эту силу, заставить повиноваться.

Наблюдая за мужчинами на палубе сквозь голубые искры, что извивались меж пальцев, девочка отыскала скорчившуюся фигуру отца.

Радужки Ливви побелели, словно их заволокло батистом, а между ладоней образовался светящийся голубой шар. Сначала он просто трещал искрами, а затем начал тихонько вращаться.

– Как наполняет он собою море, – шептала девочка, стараясь не замечать жгучей боли, – так пусть окаменеет в небесах. И, повинуясь Божьей воле, перенесет нас через крах!

К моменту, когда Ливви произнесла последнее слово, корабль добрался до гребня гигантской волны и, стеная такелажем, застыл над бездной.

На мгновение показалось, что время остановилось. Судно зависло в невесомости вместе с потоками, стекающими по его обшарпанному корпусу. Мужчины замерли, согнувшись и стиснув зубы. Снежинки неподвижно сверкали в воздухе. Внутри этой застывшей картины ноги Ливви начали потихоньку отрываться от настила палубы. Медленно-медленно. Всего на три-четыре сантиметра. Юбки девочки, подол ее плаща и волосы подлетели кверху, а глаза расширились. Воцарившаяся тишина оглушала. Светящийся клубок маленьких голубых молний сжался, раскручиваясь сильнее меж ладоней девочки. А затем свет вместе с криком Ливви вырвался на волю и пронесся дугой над кораблем.

Раздался рев, и через мгновение Ливви распласталась на досках палубы. От удара ноги и руки девочки загудели, а пронизывающая боль разбежалась по нервам волнами. Ливви корчилась, задыхаясь. Раскрыв глаза, она подняла голову, отчаянно надеясь, что заклинание сработало.

Посреди скопления грозных туч образовался маленький просвет размером с корзину, но черные грозовые облака стремительно сгустились и заволокли ничтожный проблеск голубой безмятежности. Ветер задул с пущей яростью. Корабль тяжело обрушился на подошву волны. Корму занесло, и судно накренилось. На палубу ворвалась бурлящая пена. Ливви раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла. Пока корабль заваливался на бок все больше и больше, непокорная волна, резкая и жестокая, как кулак, прокатилась вдоль перил судна и слизала выстроившихся в ряд мужчин. Один за другим они попадали, словно кегли. Одной из этих кеглей был Роберт Хасселтайн, отец Ливви.

У нее ничего не вышло. Заклинание не сработало. Она слишком слаба, слишком ничтожна. У Ливви не получилось удержать силу, направить ее. Девочку одолевали мучительные голоса. Она была коротышкой, отродьем сатаны, жертвой виселицы, дрожащей тварью. Беззащитной и одинокой.

Кембридж. Массачусетс

Середина марта

2000

Конни совершенно не знала Маркуса Хейдена, но предполагала, что, если бы не его королевское самообладание, тот бы рвал и метал. Профессор сканировал глазами предварительно разложенные авторефераты, качал головой и оставлял на полях комментарии. Когда ручка перестала писать, он принялся так яростно ее расписывать, что в итоге начертил жирный зигзаг прямо на распечатке.

Участники конференции – аспиранты исторического факультета – даже не догадывались, что Маркус предпочел бы скорее сжечь их труды, нежели дать им какую-то оценку. И тем было бы лучше для них. Сама Конни не считала работы такими ужасными. Не настолько. Один из аспирантов, чье имя Конни никогда не могла вспомнить, представил бессмысленный и неоригинальный научный труд, посвященный применению английского законодательства при разборе случаев убийств в колониях. Скукотища. Работа Лайзы Мэтьюз (девушки с настолько тугим хвостом, что при взгляде на нее у Конни начинала болеть голова) до такой степени изобиловала непонятными словами, что, по существу, представляла собой цитирование той самой библиографии, с которой знакомятся все аспиранты, когда впервые открывают для себя существование критической теории. Батлер, Кристева, Лакан, Деррида, Фуко…