Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

Хлопает входная дверь.

– Наши пришли, – говорит Пирогов. – Из театра... Я не имел права рассказывать тебе все это. Понимаешь?

– Не бойтесь, понимаю.

Большая афиша анонсирует вечер памяти Владимира Высоцкого. Перед входом в театр – разномастная толпа, выпрашивающая лишние билетики.

За углом, напротив служебного входа, стоит Нина. Она не сводит глаз с двустворчатых дверей артистического подъезда – туда-сюда бегают актеры театра, вынося контрамарки знакомым, подъезжает на машинах избранная публика, заходят, пользуясь служебным входом как главным, театральные знаменитости с женами и подругами.

Спектакль закончился.

Нина стоит на том же месте. Из служебного входа выходят редкие, последние, служащие театра.

Нина решается и заходит. На посту сидит пожилая женщина интеллигентного вида. Она поднимает глаза от вязания и смотрит на Нину.

– Здравствуйте. Мне нужен Миша, осветитель, – неуверенно произносит Нина.

– Вы подождите здесь, он вот-вот должен спуститься, – добродушно отзывается старушка.

В этот момент появляется мужчина неопределенного возраста – от тридцати до пятидесяти. Он небрит, небрежно, даже грязновато, одет, на голове нелепая вязаная шапочка.

– Это он, – говорит вахтерша. – Миша, тебя тут ждут.

Миша удивленно уставился на Нину.

– Меня?! – переспрашивает он.

– Здравствуйте! – говорит Нина торопливо. – Я Нина Крымова. Вы знали моего отца. Мне очень нужно с вами поговорить... пожалуйста...

Нина и Миша идут по ночной ветреной Москве. Город плохо освещен и выглядит грязно и неуютно. Миша останавливается и, прикрываясь ладонью от ветра, закуривает.

– ...несчастная замордованная страна, – продолжает он монолог, голос лишен обертонов, какой-то плоский, – рабский невежественный народ с мутированной за годы советской власти совестью, где стукачество норма, а ненависть, смешанная с завистью, – не просто черта характера, а экзистенциальное чувство. И над всем этим – «контора», Молох, пожирающий собственных детей. А подчиненные им психиатрички – идеальные пыточные для всех, кто высовывается. Отношения там не «врач – больной», а «палач – жертва». Твой отец был умственно совершенно здоров, когда его поместили к нам. Это они разрушили его мозг... Самыми страшными были инъекции амнезина – они превращали тебя в послушного придурка, вызывали тяжелейшую депрессию. Мы были подопытными кроликами, затравленными и бесправными...

Какое-то время они шли молча. Нина смотрела себе под ноги и боялась задавать слишком много вопросов.

Два встречных подростка угрожающего вида попросили у Миши прикурить. Он вынул пачку, и они, пьяно ухмыляясь, вытащили из нее сначала две сигареты, а потом, поняв, что сопротивления не будет, забрали всю пачку.

– Курить вредно, папаша, – заржали они и, натянув Мише шапчонку на глаза, удалились, довольно гогоча.

– А эта молодая веселая поросль и есть надежда страны. Мне, как последнему, извините за выражение, сраному интеллигенту, и ответить нечем...

– Ну почему же «сраному»? По крайней мере, интеллигенция понимает, что происходит в стране... – пыталась возразить Нина.

– Интеллигенция? Где вы здесь видели интеллигенцию? Она запугана и прислуживает похуже, чем рабочий класс. С изысканным энтузиазмом, так сказать. Не даром Ленин назвал их «говном нации». Интеллигент – это профессиональный симулянт ума, чести и совести. И, как правило, симулянт потомственный. Наличие диплома считается обязательным, «умный по диплому» – это помогает аргументировать несомую околесицу и добавляет весомости. Собственно, интеллигент является некоторым аналогом средневекового юродивого – симулянта святости. – Миша то и дело украдкой бросает взгляды на Нину, как бы прощупывая. – Между прочим, Пирогова тоже наверняка относит себя к интеллигенции – врач как никак. Я видел однажды, она «Анну Каренину» читала.

Опять молчание.

– Скажите, – начала Нина, – если все так, как вы говорите... зачем же вы тогда ее билетами в театр снабжаете?

– Боюсь туда возвращаться, вот и заискиваю, – опустил голову Миша. – От Пироговой там многое зависит. Она страшный человек. «Синдром правдоискательства», «реформаторский бред», «вялотекущая шизофрения» – она все это раздает в качестве диагнозов направо и налево. И позволяет в своем отделении проводить эксперименты на «больных», испытывать психотропы. Твой отец ненавидел ее. Он был сильный, мужественный человек. И именно поэтому начал сомневаться, сначала в их методах, а потом и в самом праве распоряжаться жизнями своих граждан. И позволил себе крамольную независимость. Но на то они и всевидящее око, чтобы пресекать такую крамолу на корню. Вот и перемололи его...

Мы сидели с Ниной в устричном баре на Монпарнасе и на спор пожирали устриц – кто больше. Заключить пари предложила хитрющая Ниночка, я же, как дурак, согласился. Спорили на исполнение желания. В своей победе я был уверен и желание приготовил, понятно, неприличное. Кто же мог предположить, что в нежном тонком теле живет троглодит-устрицеглот?!

Вечер начался вполне пристойно. Мы заказали, каждый по дюжине. Дегустация сопровождалась белым «Muscadet sur lie» и светской беседой. Речь шла о Востоке, о тамошних религиях-философиях. Словом, о тех сферах, где я запросто мог распустить хвост, продемонстрировав эрудицию.

Когда я стал распространяться о том, что у японцев культура живота значит ничуть не меньше культуры духа, сдержанная Ниндзя вдруг напустилась на них с такой страстью, что даже раскраснелась.

Я заметил, что впервые встречаю расиста-антияпонца.

Все дело в том, что они истребляют китов. Для Нины это равносильно истреблению человеческих существ.

– Они ничем не лучше дикарей, истребляющих друг друга, которые считают, что имеют на это право по только им известным признакам превосходства. Может, причина именно в «религии-философии»? Они же убивают мыслящих существ! Всаживают гарпуны, втаскивают на палубу китов, беременных китих, китят и еще живых режут и сдирают кожу. Это цивилизованный народ? Какая у него философия и традиция?!

Я еще не видел ее в таком возбуждении. Было интересно, как далеко она зайдет.

– Ты из тех, кто любит животных больше, чем людей, – подначил я Нину. – Знаем, знаем таких, это встречается не только среди ветеринарок – почти все диктаторы отличались любовью к собакам, от Понтия Пилата до Гитлера.

– Вовсе нет, – возмутилась она. – Я ничего против людей не имею. Сижу же тут, с тобой...

– И то правда... А судьба выхухолей тебя не интересует?

– Каких выхухолей? Это ты про себя?