Старухи - Наталия Царёва

Пришла Ульяна к бригадиру и попросила отпустить её на пару дней к родственнице.

– Что еще за родственница? – удивился бригадир.

Все знали, что у Ульяны на всём белом свете никого нет.

Ульяна рассказала начальнику про загадочную Анфиску.

Бригадир забеспокоился:

– И куда ты пойдешь? Ты там, в этом Табунщикове, не знаешь никого. Да, наверное, и нет ее уже на свете…

– Вот я и хочу проверить. А нет – в тот же день вернусь. Всего-то три часа пешком…

– Ладно, дуй, но будь осторожна!

Ульяна поднялась раненько, быстро оделась и пошла в село Табунщиково. Шла и думала: «А зачем я иду? Зачем мне это? Она и не знает меня… А вдруг она и впрямь дурочка ненормальная?!» Думала, но все равно шла…

Вот уже и деревня. Остановилась Ульяна у крайней избы. Из калитки вышла старуха и, увидев Ульяну, поздоровалась с ней первая:

– Доброго вам здоровьичка! – сказала старуха Ульяне.

– Вам тоже! – почему-то радостно ответила Ульяна и тут же задала вопрос:

– Это Табунщиково?

– Табунщиково, – ответила старуха.

– Вы знаете, где живёт Анфиса Страхова?

– Конечно, знаю. Пойдем – покажу.

Они прошли по деревенским улочкам и остановились у избушки, которую без всякого натяга можно было бы назвать «избушкой на курьих ножках».

Ульяна поблагодарила старуху, открыла незапертую калитку и остановилась в нерешительности. Постояла, постояла посреди двора, собираясь с духом, но, так и не собравшись, подошла к дверям домика и легонько постучала. Никто не ответил. Тогда Ульяна открыла дверь и вошла – сначала в крошечные сени, а потом и в комнату. Окинув ее взглядом, она сразу же заметила широкую русскую печь, стол, покрытый кружевной скатертью, множество икон, два стула и кровать…

На кровати поверх цветастого покрывала сидела старуха и вязала. Старуха была не страшная, и это успокоило Ульяну. Не худая и не толстая, с обычным старушечьим лицом. Одета она была в фиолетовое платье с мелкими цветочками, на ногах – аккуратные вязаные носочки.

Старуха подняла голову и стала вглядываться в гостью. Минуты две хозяйка и гостья молча смотрели друг на друга:

– Ульяна?

– Да! – сказала Ульяна удивленно и задала естественный вопрос. – Откуда вы знаете?

– Я тебя знаю, а ты меня нет… Бабушка твоя общалась со мной, хоть и запрещено ей было. Фотографии твои посылала… Садись.

Ульяна присела на стоящий у стола стул.

– Я тоже про вас знаю… Бабушка в конце жизни рассказывала, но как-то невнятно. Мол, никого у нас не осталось, только в Табунщикове Анфиса-родственница, которая…

Ульяна замолчала.

– Что «которая»? – Анфиска оторвалась от вязания и внимательно посмотрела на Ульяну.

– Которая… вроде как… «не в себе»… и общаться с ней бессмысленно…

Анфиска снова вернулась к вязанию.

– А зачем пришла, если «бессмысленно общаться»?

– Потому что в этом мире у меня, кроме вас, никого нет. Вообще никого…

Анфиска перебила:

– Кроме сумасшедшей тетки?

– Да… – смущенно призналась Ульяна.

– Ладно, снимай верхнее. В углу – рукомойник… Помой руки – и к столу. Будешь есть?

– Буду, – не стала скрывать Ульяна своё желание.

Старуха довольно ловко соскользнула с кровати и достала из печки горшок с вареной картошкой. Придвинула к Ульяне солонку…

Никогда не ела Ульяна такой вкусной картошки!

– Тетя, объясните, почему с вами было запрещено общаться? Почему про вас нельзя было говорить?

– А я блудницей была, – совершенно просто ответила Анфиска. – Потом… Воровала. Потом сидела. За хорошее поведение освободили досрочно. В зоне познакомилась со святой женщиной, которая привела меня к Богу, рассказала про Марию Египетскую, которая тоже блудницей была, а потом стала выше всех святых. Эта женщина умерла в зоне, а я вышла и два года плакала о своих грехах. В соседнем селе нашла тайного монаха, рассказала все о себе, и он взял меня к себе помощницей. Помогала ему до самой его смерти. Днем помогала, а ночью спала в собачьей будке. На цепи. Вместо собаки. Сама захотела так… Лаять даже пыталась… Старичок вскоре запретил мне всё это и перевел в свой дом. Тогда я попросила его благословения – не спать ночью, а молиться. Он благословил спать пять часов. Мне хватало. Когда он умер, я вернулась в свое Табунщиково. Вот и живу здесь… После всего этого можно меня нормальной считать?

Ульяне вдруг стало так хорошо на душе от встречи с тётей Анфисой, что она бросилась к ней, обняла и заплакала светло и радостно.

Та погладила голову Ульяны и сказала:

– Советуйся, раз пришла.

И Ульяна всё рассказала Анфиске. Про всю свою жизнь несуразную, про скопившиеся в сердце обиды.

Анфиска долго и задумчиво гладила Ульяну по голове, а потом сказала Ульяне:

– Пойдем.

– Куда? – не поняла Ульяна.

– Узнаешь и поймёшь. А сейчас – вставай.

Ульяна послушно встала и пошла к двери.

Вышли из дома. Анфиска обернулась, перекрестила дверь. Запирать не стала. Вышли за калитку. Пошли по дороге. Вышли за село. Старуха молчала. Ульяна тоже. Взошли на небольшой зеленый холм. Спустились с другой стороны. Оглянулась Ульяна, а села и не видать. Речка какая-то маленькая.

– Сюда, – вдруг сказала Анфиска и указала Ульяне на кусты возле речки.

Когда Анфиска раздвинула кусты, Ульяна увидела там некое подобие шалаша, только попрочнее и с дверцей.

Анфиска отворила дверцу, и они вошли внутрь.

Сквозь щели «шалаша» пробивался свет. Напротив двери почти во всю противоположную стену стояла огромная икона Божьей Матери с Младенцем на руках. Будто столкнувшись с живым человеком лицом к лицу, Ульяна замерла перед иконой и долго не могла отвести от неё глаз.

– Молись, – сказала Анфиска.

– Я не умею, – прошептала Ульяна.

– Умеешь, – утвердительно сказала Анфиска. – Говори о том, что тебе надо, делись всем, рассказывай о себе все, проси все… Это и есть молитва. Господь и Мама Его тебя слышат. А я выйду.

Анфиска вышла. Ульяна стояла в растерянности и только смотрела на икону. И ничего не рассказывала, ничего не просила, ничем не делилась. Просто смотрела и чувствовала, что с иконы на нее смотрят тоже и все о ней знают и потому не надо ничего говорить.

Сколько времени прошло, Ульяна не знала. Вошла Анфиска, взяла ее за руку и вывела наружу. Спросила:

– Все в порядке?

– Да, – ответила Ульяна.

Дома попили чаю с вкусным хлебом, помолчали, и вдруг Анфиска сказала: