Злые ветры Запада - Дмитрий Манасыпов

Он никогда не скрывал от своих женщин внимания к ним. Зато прятал от всех других папку с картонными листами и карманом для карандашей. И когда сил не оставалось, Моррис платил еще и садился на стул, табурет, лавку, ящик из-под консервов, кожаный диван или кресло. Курил, пил любимый бурбон и рисовал.

При свете волнующихся свечей или мягкого керосина, моргающих электрических ламп, солнечных лучей через щели опущенных жалюзи и даже один раз при отблесках сгоравшего палисандрового спального гарнитура. Правда, тогда ему пришлось очень скоро валить из занявшегося дома, волоча за собой вдрызг пьяную Бейли. Или Энн, этого Моррис уже не помнил.

Карандаши стачивались, картон заканчивался, а он искал новые листы, запасался карандашами или углем и продолжал рисовать. Скрывая от «пустынных братьев» привычку, не рассказывая и не показывая никому, кроме моделей. Грифель скрипел по картону, превращаясь в сдобных и веселых мексиканок, поджарых и не по-христиански распущенных краснокожих скво, томных и перламутрово-бледных белых девчонок, гибких и загадочно улыбающихся редких китаянок, плавных и крепких негритянок.

Изгиб ложбинки позвоночника с алмазной крошкой капель пота. Еле заметные, уже сходящие следы на покрасневшей и еще не остывшей коже. Поворот головы со слишком ранними морщинами. Покачивающиеся, спокойно висящие или задорно торчащие груди любых размеров и форм. Моррис любил женскую красоту и искал ее снова и снова.

Возможно, что именно из-за рисунков самих себя, настоящих, без прикрас, шлюхи любили Морриса еще больше. Ни одного листа, покрытого мелкими штрихами, у него не оставалось.

А еще он совершенно не хотел связываться с обычными девчонками. Моррис их откровенно опасался. Отношений, а не женщин. Было с чего.

Дуайт старался не спрашивать о его прошлой жизни, зная, что ответит товарищ. Чаще всего Моррис сплевывал, запихивал за щеку новую порцию табака и прикладывался к горлышку. Дуайт пожимал плечами и замолкал. Моррис жевал табак, глотал бурбон и смотрел на очередную женщину, продающую себя. Жадными голодными глазами. А еще Моррис никогда не умилялся детишкам. Даже самым милым из сопливых замарашек в обкаканных штанишках.

Привязываться к ним, необходимым каждому уважающему себя мужчине-христианину, нельзя. Моррис считал именно так. Многие осуждали его за это. Кроме «пустынных братьев». У каждого своя история и свои желания. Если товарищ не думает о семье, так что такого? А уж причины такого отношения их совершенно не интересовали, чему Моррис только радовался.

Потому что для Джимми купили клетчатый саржевый костюмчик и крепкие красные ботиночки. Джимми радовался и дудел в подаренную в довесок деревянную дудочку. Когда он хохотал, показывая первые вылезшие зубы, крупные, как у кролика, Мэри-Энн смеялась не меньше его. Моррис ощущал счастье и желание жить ради самой жизни. И кофейная кожа жены не раздражала, не заставляла злиться и звала притронуться к ней губами. Каждую ночь. А рисунки с ней Моррис хранил в нижнем ящике шкафа в подвале. Они ютились в самом уголке, прижатые друг к другу в плотной папке, не занимая лишнего места. Ведь свободное место принадлежало патронам, пороху, пулям и свинцу.

Когда Моррис возвращался домой, вечером, рассветными сумерками, редкими дневными часами, на полку шкафа тяжело ложились две кобуры, пояс с кармашками под патроны и значок, шелестевший цепью для шеи. Аккуратно стриженный блондинчик Моррис подавал надежды и состоял на хорошем счету у шерифа. Огромного, лоснящегося темно-шоколадным лицом Оливера Мартина Дюморье. Чифом у Морриса ходил самый настоящий, пробу негде ставить на его чернейшестве, ниггер.

Случись такое лет на десять с небольшим пораньше, Моррис первым бы плюнул в того, кто сказал бы про него такое. У него, Морриса, чиф – чистейшей породы ниггер?

Джеймс Алан Моррис родился в Орлеане. Но город не стал его детским садом, школой и колледжем. Всем этим вместе, объединенным под крышей, стала миссия Общества Иисуса. Отец Натаниэль подобрал светловолосого мальчишку на улице, когда тот прятался на задворках таверны «У Шейди». В Колонии, в самом настоящем аду для живых. Но перед этим Моррису пришлось несладко.

Луизиана пожинала плоды прошлого. Луизиана пропиталась ненавистью, болью и кровью цветных. Пусть и случилось это задолго до Бойни. Гнойник, зревший под ее благодатной почвой, не опал даже с отменой «Джима Кроу» к концу двадцатого века. Как и два столетия назад, все оставалось по-прежнему.

Ниггер тут, ниггер там. Даже если он или она и вовсе не ниггер. Чванливый Юг всегда оставался самим собой. Убирать тростник доставалось либо темнокожим ребятам, либо опустившимся белым пропойцам. Работать в портах Залива приходилось им же.

Маши тесаком от заката до рассвета, срубая упругие стебли, необходимые для дорогого тростникового сахара. Вытирай пот, градом катящийся по темной коже. Потроши с утра до ночи половину улова самого маленького рыбацкого судна, стоя по колено в склизких потрохах. Стой под моросящим южным дождем на остановке, дожидаясь автобуса до противоположного конца города. Уклонись от бутылки из-под «Корз», летящей в тебя из кабриолета, полного белых щенков.

Доберись до трущоб, где живет уже черт его знает какое поколение твоей семьи. Послушай, как плачет за стеной совсем еще молодая проститутка. Да-да, она сама выбрала свою жизнь. Но стоит ли вдобавок к нескольким баксам получать несколько ударов по ногам от сытых и совершенно обнаглевших копов-ирландцев?

Бойня не обошла Орлеан стороной. Она зацепила его, скрутив в плотный клубок страх и ненависть, чванство и гордость, жажду мести и тоску по лучшей жизни. Залив, взбурлив волнами, лишь помог. Река поднялась на три метра, заливая улицы и топя в темных водах не только жизни горожан, но и судьбу многострадальной Луизианы.

Белые отошли к портам. Цветные заняли сам город. К крови, проливаемой детьми Люцифера, добавились ее потоки из-за новой войны. Но время всегда и все расставляет на места. Вместо врагов из плоти и крови, а порой и без нее, пришли другие.

Эпидемия красной чумы прошлась по побережью Залива и берегам реки густой метлой. Коснулась всех: белых, черных, красных, желтых, метисов, мулатов, квартеронов и даже индейцев племени чоко, столетиями сидевших в лесах. Моррис выжил. Его семья – нет.

«Сахарок», «белячок», маленький и оставленный всеми, много ли шансов выжить? Особенно когда ты один? И когда вокруг мстит за прошлые прегрешения белых господ, бушует цветная многоликая толпа? Он выжил. Один.

Время пришло, и Луизиана села за стол переговоров. Торги прошли быстро. Время диктовало скорые решения. Цветные, те из них, что не смогли сбиться в кланы, вернулись на свои места. Вновь вооружились заступами, тесаками, мотыгами и отправились работать. Разве что бичами их лупили такие же черные, жаждавшие сладкой и сытой жизни, наркотиков, выпивки, белых шлюх и оружия. Взамен белые порты получали тростник, картофель, табак, свиней с курами и прочее, и прочее.