Мадам танцует босая - Марина Друбецкая

— О-о! Тут и гулять можно! — удивлялась Ленни.

— А как же! Две прогулочные палубы. Публика очень довольна. Можно совершать моцион прямо в небе, любуясь сверху панорамами земной поверхности.

— Послушайте, а как эдакая махина летает? Ведь у нее же нет крыльев! — интересовалась Ленни.

— А она легче воздуха.

— Легче воздуха! — ахала Ленни. — Разве так бывает?

— Бывает, бывает, — смеялся над ее наивностью пилот. — Мы в Америке закупаем самый лучший гелий.

— И какую же скорость развивает ваш воздушный корабль?

— До Северной столицы довезет за пять часов. Причем без всякой тряски и шума. Приготовьтесь, сейчас будем взлетать.

Канаты ослабили, затем отпустили совсем, дирижабль оторвался от причальной мачты и стал медленно подниматься. Как только Ленни почувствовала, что из-под ног ушла опора, она заволновалась. Волнение окутывало ее на манер злобного вихря, который влек дальше, к чувству более неприятному — страху. Они с Эйсбаром сидели рядом в низких мягких креслах в небольшом салоне, который назывался «Небесные звуки». Ленни сосредоточенно смотрела в окно на удаляющуюся землю и сжимала кулачки. Эйсбар смотрел на нее и выстукивал пальцем правой руки ноты — брал все выше, выше, выше… Они уже были на приличной высоте, когда у Ленни началась паника. Вдруг ей стало ясно, что раз ничего их не держит на земле, то их как бы и нет уже, не существует в природе, что они попали в несуществующее «между». Страх оглушил ее. За окном пролетело шустрое облако. Ленни застучала в окно. Выйти нельзя. Ленни схватилась за голову и застонала, начала озираться в поисках выхода, взгляд ее упал на Эйсбара, и она бросилась к нему, вцепилась в его руку, откинулась головой к спинке кресла, не понимая всей провокационности своих жестов.

Молниеносно — как будто ждал знака — он взял обе ее руки, накрыл ладонью, пробежал пальцами по ее пальцам, и те сразу ожили, ответили на его призыв. Ленни глубоко вздохнула. Эйсбар хотел повернуть кресло так, чтоб она оказалась напротив него, но кресло было накрепко привинчено к полу. Дирижабль качнулся. И Эйсбар тоже качнулся в сторону Ленни. Ленни смотрела на него снизу, глаза ее чернели от ужаса, ей было стыдно за свой страх и окончательно сладко от прикосновения его рук. Она уткнулась в его плечо лбом, потом приникла вся, и страх отодвинулся: нашлась другая сила тяжести, не земная, новое устройство координат. Эйсбар уже освобождал ее от шубы, гладил шею, спину, находил застежки китайской рубашечки, успокаивал и накалял одновременно.

— Эйсбар, мне не очень нравится эта идея, — пролепетала Ленни.

— Это не идея, это материя, — отшутился он.

— Мы же партнеры… — продолжала она шептать, облепляя его нехитро тонким слоем своего тела. — Нам нельзя такое… Я, кстати, видела пропеллер на картине Сальвадора Дали — он растекся, как тянучка, и облепил крыло…

— Да не болтайте вы, ради бога! Как бы вас не сломать, вы же совсем хрупкая… фарфоровая…

— Фарфоровые осколки…

Эйсбар посмотрел на переборку двери в музыкальный салон — вместо замка на панели красного дерева красовался бархатный бант, который он успел накинуть на серебряный крючок. Вполне знак, если кто-то вздумает войти. Он думал, что, вероятно, должен свою бывшую ассистентку и партнершу, а ныне… как назвать… он пока не знал… спросить о том, был ли у нее уже подобный опыт… спросить непременно… чтобы не сделать больно… Но путь их друг к другу, который тянулся полтора года, наконец закончился. Они были вместе. Ленни плавилась. Иногда, когда взгляд ее падал на окно, она видела кольца новой башни Татлина, маковки церквей, островерхий подмосковный лес, пухлые тюфяки облаков и таяла в руках Эйсбара, исчезала из поля своего зрения и осязания, целуя его руки, лицо, шею, все, что находила губами, но тут обнаруживала себя в его глазах и тогда на мгновение материализовывалась в салоне «Небесные звуки», пристально смотрела на Эйсбара, прикрывала ему рот ладошкой — он стонал, хвалил ее, вскрикивал громче, наверняка громче, чем позволительно в этом небольшом пространстве.

И все это будет теперь его… только его… когда он захочет… стоило ждать… Такими были в эти минуты лихорадочные мысли Эйсбара.

Пилот и техник минут десять назад действительно переглянулись и перемигнулись, прислушиваясь. Сегодня они дали себе слово виски в полете не пить, хотя хрустальные стаканы, лед и бутылка были наготове — на случай особого сосредоточения. Техник выразительно повел глазами в сторону музыкального салона, потом указал на бутылку, как бы спрашивая, не предложить ли пассажирам в столь откровенные минуты выпить.

— Давай, — сказал летчик. — Когда угомонятся.

Через полчаса они приземлились. Эйсбар поднял Ленни из кресла, окутал шубой. Она медленно приходила в себя. Эйсбар открыл дверь салона. Вошел летчик с подносом, на котором стояла бутылка виски и стаканы. О чем-то они с Эйсбаром говорили — Ленни не понимала, о чем. Видела, как летчик разливает виски. Эйсбар взял стакан, наклонился к ней, она отрицательно покачала головой. Эйсбар одним глотком осушил стакан и повел ее к выходу. Не глядя на пилота и техника, Ленни сбежала вниз и устремилась к авто, которое ждало их на краю поля. Эйсбар, подхватив камеру и штатив, шагал за ней. В авто сел тесно, вплотную, клонил к ней голову, гладил пальцы, забирался под рукав шубы, зарывался лицом в воротник, ища в меховых складках теплую нежную шейку, целовал, что-то шептал. Ленни прислушалась.

— Вы не поверите, милая Ленни, но в Северных Штатах Америки летают дирижабли с загадочными существами на борту. Говорят, это жители инопланетных миров спускаются к нам на сверкающих огнями аппаратах. У существ этих по три глаза, а некоторые синего цвета. Вам не страшно?

— Ужасно страшно, — отвечала Ленни. — Придерживайте штатив, Эйсбар, он все время падает мне на ногу.

Она уже окончательно пришла в себя, с удивлением обнаружив, что не расплавилась до конца в его руках и по-прежнему принадлежит себе. В душе ее распускалась жалкая, растерянная нежность к Эйсбару. Она тоже готова была клониться к нему, целовать, гладить, запускать пальцы в его шевелюру, бормотать ерунду, однако почему-то сидела прямо и слегка отстраненно, словно защищалась. Не отдавая себя отчета в том, почему это делает, Ленни держала их старый дружеский иронический тон, возвращая их отношения к периоду «до дирижабля». До дирижабля все было ясно, понятно, спокойно, устойчиво. Что будет впредь, она не знала и боялась думать об этом. Эйсбар ничего не замечал.

— Какая вы, Ленни, бесчувственная, ничего-то вам не страшно, — говорил он, играя ее пальцами и принимая иронию за кокетство.

— А что это вас спозаранку понесло на кинофабрику? — спрашивала Ленни, упорно пытаясь держаться отвлеченных тем.

— Так… одна затея… большое дело… потом… потом расскажу… — шептал Эйсбар.

Когда авто остановилось на Неглинке у дома Ленни, он попытался удержать ее, крепче прижав к себе, но она ловко выскользнула из его объятий, повернула ручку дверцы и выпорхнула на улицу.