Шапка Мономаха - Алла Дымовская

Это была новость так новость. Василицкий, право слово, не ожидал. Ведь только что мимо носа у «старого дурня» пронесли лавры Пиночета, а он и счастлив. С иной стороны, вынужденный думать по долгу службы о людях самое плохое, Василицкий был рад, что ошибался в старом генерале. Хотя боялся более всего именно его реакции на изменившиеся обстоятельства. Однако тут Ладогин, как всегда, немедленно взял корову за вымя:

– Выходит, один только Ермолов и может всех спасти. И только в том качестве, в котором он есть сейчас. И значит, смещать его нельзя ни в коем случае.

– Именно. Беда лишь в том, что Володя и оба этих полоумных богослова и понятия не имеют, что им делать. Письмо они, вишь, расшифровать не могут.

– Так ведь, блин! Мои да ваши шифровальщики… Да в пять минут!.. – влез тут же Полонезов.

– Господь с вами, товарищ маршал, какие шифровальщики? Это вам что, координаты вражеских целей? – перебил его не очень вежливо Василицкий. – Тут надо действовать тонко. Пусть длиннорясые сами землю роют, и уж они будут поспешать изо всех сил. А мы их, так сказать, поведем под нашим контролем. Мало ли что, уж очень с ненадежными материями имеем дело. Ждали мы чуда спасительного, так вот вам, пожалуйте, чудо. На то и Россия, чтоб чудеса… И я его, чудо то есть, принимаю. Вопрос один – насколько вы сподобитесь уверовать в эту потустороннюю, на первый взгляд, галиматью.

– Отчего же не поверить. На войне и не такое видали, – медленно, будто вспоминая что-то, произнес Склокин. – И если это кровушку солдатскую сбережет, то пусть хоть черт, хоть ангел.

– Эх ты, о солдатиках вспомнил, – не удержался от каверзного слова Полонезов. – Не твои ли чистопогонные в поте лица грыжу надорвали, когда дачку на Николиной Горе возводили?

– То пот, его не жалко. А то кровь. Это же понимать надо, – сурово оборвал его генерал армии Склокин.

Будь славен ты, град златой, под чистым небом Босфора, купающийся в волнах из лазури и света! Затаившийся на краю Византий, ныне центр вселенной. Некогда божественным Константином возрожденный в честь имени его. Оплот мудрости правой веры, сердце мира, Христов святой престол, завещанный императором Феодосием сыну своему Аркадию. Константинополь.

Царство пурпура и шелка, порфира и благовоний. И золота, золота, золота! Столько золота, сколько может нести на себе лик земли, и еще столько, и еще великое множество раз. И царские покои, и дворец Константина, и церкви, и сады, и даже самые захудалые харчевни заметены золотой пылью. Она бьет в глаза, щекочет ноздри, дразнит роскошью и, как солнечный диск, принадлежит всем. Он, Бен-Амин из Туделы, скромный странник на путях господних, влюбился в град златой с первого взгляда. А повидал и грозные улицы Толедо, и великолепие Гранады, и ученость Кордовы, и строгое величие Коринфа и Афин. А вот влюбился здесь и остался, хорошо бы навсегда. Он мастер на все руки, Бен-Амин из Туделы, а более всего умелый ювелир, и где же быть ему еще, как не подле золота? Безмерного, поправшего хороший вкус, бьющего через край, в шелках и излишестве – золота! И даже главные ворота города носят название Золотые, и главный покой божественного императора Алексея именуется не иначе как «золотой триклиний».

И за десять лет он, небогатый странник-иудей, сумел и завоевать ответную любовь, и покорить Константинополь. Конечно, ему, инородцу и иноверцу, путь к верховным, придворным и чиновным должностям был закрыт. Не мог стать Бен-Амин доместиком-охранником (да и не почитал он оружия) и сделаться протостратором, служителем при царских особах ему тоже выпало запретным. Год-другой проходил он в драгоманах-толмачах при комесе, управлявшим казной, а после уж добился и признания своего подлинного таланта золотых дел мастера. И это несмотря на то, что полон был град несравненных умельцев, со всех концов мира прибывших к императорскому престолу, хранителей вековых секретов и хитростей своего ремесла. А только всем им оказалось куда как далеко до странника из Туделы. Потому что Бен-Амин только один ведал не хитрости и не секреты, а настоящие тайны и сущности благородных камней и металлов. И род свой вел от тех древних строителей и чеканщиков, венчавших золотом Иерусалимский храм, кто заставлял без тесла и топора ложиться огромные камни как бы сами собой, кто под молитвенные песни голыми руками свивал священные орнаменты, кто ваял скрытые статуи золотых серафимов. А в бытность свою при Кастильском дворе старый и мудрый Ицхак, тоже придворный ювелир и знаток «тропы имен», научил молодого тогда Бен-Амина и страшным, непроизносимым тайнам высокой каббалы. Правда, и завещал не употреблять священное знание без прямой нужды.

И он, Бен-Амин из Туделы, обходился и так. Руки его пели за работой, и золото пело вместе с ними. Кто лучше него может сковать ажурные цепи? Кто точнее огранить сложный и трудный камень? А женские ожерелья, для самой императрицы Евдокии и принцессы Анны, ради красоты которой он, почти уже клонящийся к старости, готов был трудиться и задаром.

Он нашел здесь дом, и какой дом! Его новая вилла с многоярусными террасами и восточными садами, у самого берега Пропонтиды, не уступала теперь в роскоши домам и многих потомственных богачей, и вот недавно сам великий дука-адмирал ответил из носилок на его поклон. Да и Бен-Амин тоже уж позабыл, когда ходил он пеший по улицам Константинополя. Разве что от Дворца правосудия до «пурпурной палаты», чтобы раз в году, следуя традиции, получить из рук самой императрицы как великую милость алую, затканную золотом одежду.

Его вознесение свершилось, когда на место неугодного народу Византии Третьего императора Никифора заступил блистательный Алексей из рода Комнинов и тем прекратил смуту и навсегда отодвинул от трона потомков Македонской династии. И к его двору, непомерному в чванной роскоши утверждающей себя новой власти, очень кстати пришелся невиданный иудейский мастер. Только на императорскую семью, с ее Августами и Цезарями, младшими братьями и родственниками, на управителя-севастократора тратил свое умение придворный ювелир, и щедрость их вознаграждения не знала границ. Здесь, в граде Константина, разбогатев, вскоре он и женился на дочери богатого еврея-купца, ввозившего корабельный лес для императорского флота. Мариам, нежная и кроткая, несколько робкая для жены столь приближенного ко двору человека, прожила, однако, с ним недолго. И умерла в муках, оставив Бен-Амину в поминальное утешение единственного сына, Ионафана. Теперь мальчику было уже почти шесть лет, и он служил настоящей отрадой и надеждой своему отцу.

А в остальном придворный ювелир Бен-Амин из Туделы вполне чувствовал себя счастливым. Вот и переделка сада по новой моде стоила ему недешево, но уж он мог позволить себе расход и утереть нос соседям. Впрочем, от перестройки сам Бен-Амин видел мало толку. Помпезные беседки и колоннады, фонтаны и скамьи – все было из драгоценного порфира и белоснежного мрамора, с позолотой и серебром, словно в персидской сказке, но громоздко, неудобно и совершенно непригодно для практического использования. Однако положение его требовало жертвы, и Бен-Амин не поскупился на ненужные украшения. Тем более что некая потаенная печать на его сердце требовала отвлечения от греха опасного любопытства.