Третья Сила - Марина Чернышева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нихим остался на подстраховке и вооружившись где-то подобранной дубиной, стоял наготове, чтобы оглушить вампиршу, если что-то пойдет не по нашему плану. Прежде чем лезть в телегу, я одобрительно на него покосился: постановка ног, изгиб торса, мощные напряженные мышцы рук — все говорило о том, что дубиной он владеет прекрасно и самой же вампирше будет лучше, если она обойдется без фокусов.
Впрочем, едва струйка крови оказалась у нее над губами, как девушка принялась ее ловит и жадно глотать ни делая никаких попыток вырваться из рук Сулима или приподняться. Из чего я сделал вывод, что вапирша разумнее, чем кажется. Этот вывод подтвердился спустя минут пять, когда мы закончили «пробное» кормление: глубоко и как-то «сладко» вздохнув, вампирша расслабилась и прикрыв глаза сказала совершенно членораздельно:
Благодарю, господа, — и тут же сонно засопела.
Поглядев после этой фразы на лица своих напарников, я догадался, как выгляжу сам..!
***
К слову: обращение «господин», «госпожа», «сударь», «сударыня», а так же почему-то «синьор», «сеньорита» и «синьора» — были здесь вполне в ходу. И если две первые пары употреблялись как «приставки вежливости», то последняя тройка применялась в обращении исключительно к крупным владельцам земель (достоинством не ниже графства) и их наследникам, что подчеркивалось обязательной приставкой «владетельный» или «владетельная» соответственно.
Крестьяне, правда, употребляли еще слова «господарь» и «господарыня», но это непосредственно к своим арендодателям, у которых состояли на «земельном договоре». Такими являлись все мелкие владельцы земель, предпочитающие сдавать их в аренду крестьянам, до баронства включительно.
Крепостничества или другой равнозначной формы собственности на людей здесь не было, но существовала и лазейка: так называемые «должники» и «закладные». И если смысл кабалы первых понятен, то про вторых, кроме того, что в «заклад» можно отдать своего ребенка или жену, я до конца не уяснил, запутавшись в многочисленных оговорках и уточнениях, зачастую противоречивых, что было свойственно просвещавшим меня крестьянам.
Еще были и «пленные» — взятые в плен воины, при полноценном вооруженном конфликте между государствами, а еще могли быть угнаны в неволю граждане другого государства, проигравшего в войне. Про этих крестьяне практически ничего не знали, поскольку пока им с такими людьми сталкиваться не приходилось…
Короче: как везде — рабство вроде вне закона, но рабы имеются!
Глава четырнадцатая, в которой у героя разрешается несколько житейских вопросов
Когда мы, все втроем, в полном шоке от внезапно заговорившей «человеческим голосом» вампирши, вернулись к крестьянам, то после нашего рассказа, нам было совершенно спокойно заявлено, цитирую: «Так а шо ж вы хотели?! Вампирюги завсегда када голодные, человеческий облик терят, а становятся совсем как зверье бессловесное!»
— А что же вы раньше это нам не сказали! — заорал я первое, что смог выговорить после такой тирады «трехэтажного», который я, интеллигент в Бог знает каком поколении, даже сам от себя не ожидал! Я-то вампиршу почти как животное воспринимал, а она, оказывается, вполне себе девушка!
Правда как на крестьян, так и на наемников, моя лингвистическая эскапада произвела совсем не такое действие, как я ожидал: им вполне понравилась! По крайней мере — намного больше, чем моя обычная речь. А Нихим, выслушав меня открыв рот, даже решил поделиться впечатлениями, вопреки своему обыкновению, пробурчав вполне членораздельно:
— Ты смотри, — толкнул он в бок напарника, — даже по человечески говорить умеет, а я уж думал… — и опять замолчал, видимо, до следующего душевного потрясения…
А я в растерянности полез в затылок: такая реакция простых людей открыла для меня несколько иной ракурс восприятия моих с ними взаимоотношений. Как там у нас говорили? «Будь проще и люди к тебе потянутся»?! Вот поговорил я на дубе с напарниками и их отношение ко мне заметно потеплело, а следом и крестьяне стали на меня поглядывать с некоторой толикой симпатии. Так может действительно, не стоит так уж сильно закрываться от них под панцирем отчужденности? Открыться… ну, пусть «приоткрыться» и подпустить ближе?
Вот например, я уже ни раз замечал заинтересованные взгляды окружающих на футляр с моей семиструнной подругой, но достать ее не решался. «Кто его знает, — думал с изрядной опаской, — как воспримут это мое пристрастие окружающие… э-э… — ну, будем называть вещи своими именами, — простолюдины?» Не люблю это слово, но что делать, если оно отражает суть что крестьян, что моих напарников? И поймите меня правильно: речь не о «простоте» как таковой. Крестьяне, с их житейской сметкой и постоянным «себе на уме» и простота, в уничижительном ее значении, — вещи буквально несовместимые. Но вот если судить в плане воспитания и образования…
Не хочу сказать, что они прерогатива исключительно власть имущих, нет, среди тех такое быдло образованное встречается, что ни приведи Бог, ни один простолюдин не сравнится! Но существует определенный менталитет, сформированный среди крестьянства — вот что я имею в виду. Я-то наоборот, думал, что могу предсказать реакцию знати на то или иное мое поведение, а крестьяне — для меня темный лес. А выходит-то все совсем не так!
Что я о знати знаю? Ну, например, что на Земле в их среде — игра на музыкальных инструментах вроде бы как приветствовалась. В некий временной период — точно! Считалось даже, что это входит в программу обучения знатного ребенка. Однако ведь были и времена, когда это считалось прерогативой исключительно плебса! Причем подчеркну: «на Земле»! О здешних я вообще ничего не знаю.
Джинн, например, и сейчас считал, что мне не стоит даже доставать гитару, в присутствии местной знати. Хотя я бы рискнул: что я потеряю-то на данном временном промежутке?! Не примут? Чихну и уеду
