Адмирал Колчак - Валерий Поволяев

– Ты? – вновь шепотом спросил Колчак. Других слов он не находил, просто не мог найти, их не было в нем, они все пропали – наступила некая немота, состояние, понятное многим влюбленным людям.

– Я. – Сонечка подняла голову и пальцами вытерла глаза. – Я очень боялась за тебя, Саша, когда ты отправился в эту экспедицию. На крохотной шлюпке, во льды...

– Не на крохотной шлюпке – на вельботе, – поправил Сонечку Колчак.

– Все равно. Ты знаешь, что в Петербурге экспедицию хотели отменить? Но только не смогли достать вас, вы уже находились вне зоны досягаемости.

– Впервые об этом слышу.

– Да, Саша. Некие трезвые головы посчитали, что вы в ста случаях из ста будете раздавлены льдами и погибнете... В общем, шум был большой.

– Хорошо, что не вернули. Я бы себе никогда не простил этого.

– Саша... – Она коснулась ладонью его щеки, потом волос, провела пальцами по виску. – Саша...

– М-м... – Он почувствовал, как в горле у него что-то сыро хлипнуло.

– Саша... – Она что-то хотела сказать Колчаку, но не могла.

На глазах у Сонечки вновь заблестели слезы, губы дрогнули, Сонечка сжала их, стараясь унять дрожь, но не справилась и всхлипнула.

– Я тебя люблю, Соня, – прежним, едва различимым шепотом произнес он.

– Я тебя тоже люблю, Саша.

Он вновь притиснул ее к себе, вздохнул благодарно – представил на мгновение, какой длинный путь проделала она сюда, в Казачий.

– Ты из Петербурга?

– Я с Капри. В Петербурге я находилась совсем недолго.

– Сонечка. – Колчак вновь неверяще прижал к себе ее плечи, вздохнул: здесь, в далекой глуши, даже представить себе трудно, что такое Капри и вообще что есть такая земля на белом свете.

Конечно, Колчак хорошо знал остров Капри, бывал на нем, знал, какие там растут кипарисы и что за птицы обитают в райских кущах, но все равно здесь, в холоде, в снегах, трудно было поверить, что тепло и райская земля существуют на самом деле.

– Я привезла продукты, – сказала Сонечка. – Для всей экспедиции, Саша.

– Соня, зачем? – Он укоризненно откинулся от нее, глянул в глаза. – Для этого в Академии существует специальная служба.

– Служба эта, Саша, способна только покупать себе галоши и пить водку в служебных кабинетах.

– Это верно. – Колчак, помрачнев, вздохнул.

– А потом, продукты я купила на свои деньги, без всяких служб...

Позже, устроив Сонечку в отдельном номере – самом лучшем, что нашелся на постоялом дворе, Колчак, лежа в своей крохотной «меблирашке», думал о ней, о долгой дороге, проделанной Сонечкой Омировой, о близких людях, без которых свет кажется печальным и убогим, и чувствовал, как от нежности к ней у него пересыхают, становятся горячими, заскорузлыми губы.

– Сонечка, – прошептал он едва слышно, но неприметные, растаявшие в воздухе слова эти прозвучали громко, будто победный барабанный бой.

Он твердо решил: откладывать больше нельзя, надо с Сонечкой обвенчаться.

С этой счастливой мыслью Колчак уснул.

Сквозь сон он некоторое время слышал, как дерутся собаки на улице, как неожиданно хрипло и страшно заорал северный кот, явно присмотревший себе на закуску собаку, как порыв шального ветра сбил с крыши сноп снега, а потом все звуки исчезли...

В конце января на собачьих упряжках Колчак прибыл в Якутск. Якутск мало чем отличался от Казачьего – может быть, только размерами да тем, что в Якутске было больше снега. А в сугробах, достигавших крыш, были прорезаны длинные извилистые штольни – пешеходные дорожки.

Некоторые штольни были широкие – по ним, несмотря на пятидесятиградусный мороз, гуляли люди, назначали друг другу встречи, гудели трактиры, а в двух ресторанах, расположенных на центральной улице, грохотала медь оркестра и танцевали пары – жизнь здесь кипела, как и во всяком ином крупном городе. Над армейской казармой, засыпанной снегом по самую трубу, висел сморщенный мерзлый флаг, от инея превратившийся из трехцветного в белый, – флаг мятой жестянкой высовывался из длинного горбатого сугроба и не вызывал у местных жителей никаких патриотических чувств.

Экспедиция с вихрем и воем промчалась по центральной улице Якутска, поднимая столбы белой твердой пыли – мерзлый снег сек лица хуже стальной крошки, попадая в глаза, вызывал боль и ожоги; ездовые собаки из колчаковских упряжек, прибыв в город, ошалело грызлись между собой, погонщики остужали их пыл длинными палками; Колчак, кутаясь в меховой полог, лежал на передних нартах, Сонечка Омирова, также под оленьим непродувным пологом, – на вторых. Следом двигались Бегичев и Железников с якутом Ефимом.

Поморы покинули экспедицию давно, еще когда она находилась на острове Котельный, случилась оказия уйти морем, и поморы ушли. Колчак же на Котельном довольно долго приводил в порядок свои записи и разбирал геологическую коллекцию, найденную в избушке Толля.

На острове он был до тех пор, пока не замерзло море, и лишь потом переместился в Казачий, где так счастливо и благополучно встретился с Сонечкой. Именно благополучно, ведь они могли разминуться, и шансов разминуться было много больше, чем шансов встретиться.

Когда подъезжали в Якутске к отелю – двухэтажное деревянное здание с четырьмя трубами, на которые были надеты кокетливые железные «дымники», манерно называли «отелем», – увидели, как навстречу на собачьей упряжке с шумом, ветром и секущей поземкой пронесся узкоглазый человек без шапки, одетый в короткую нарядную дошку.

Человек, широко, по-крабьи раскинув кривые ноги, стоял на нартах, держа в одной руке длинный гибкий хорей,[57]в другой – винчестер.

Увидев Колчака, он поднял винчестер и пальнул в воздух:

– Война!

Борт его упряжки с визгом и треском оцарапал борт упряжки лейтенанта – еще бы немного, и обе они перевернулись, закувыркались на снегу клубком, но, слава богу, обошлось, обе упряжки устояли на полозьях.

– С кем война? – выкрикнул вслед лихому каюру Колчак, хотя можно было и яе кричать, не спрашивать, и без того ясно, с кем могла сцепиться огромная Россия. С Японией, только с ней.

– С япошками, – прокричал каюр в ответ и снова гулко пальнул из винчестера в воздух.

«Вот и все, вот и кончилась мирная жизнь, – спокойно и устало подумал Колчак, вновь оседая на нарты, – все северные приключения будут восприниматься на войне как обыкновенная мирная преснятина». В том, что он попадет на фронт, в действующую армию, на воюющий флот, Колчак не сомневался.

Навстречу попалась еще одна собачья упряжка с таким же воинственным погонщиком, пьяным, крикливым, размахивающим тяжелым охотничьим ружьем, будто палицей. На лице его ярко светился рисунок, нанесенный то ли свеклой, то ли порошком, которым красят ткани, – несколько смыкающихся треугольников. Колчак невольно усмехнулся: а это что еще за индеец?