Кроха - Эдвард Кэри

Три старика, по-своему размышляющие о смерти

Вдова заказала огромную вывеску, извещавшую, чьи бюсты выставлены в окне, и толпа зрителей возле дома стала еще больше. Вдова без устали кивала. Мой хозяин ей аплодировал. Вдова снова куда-то ушла из дома, на сей раз в одиночестве. Она была очень деловита.

Потом, как-то вечером Эдмон прокрался в кухню и сообщил, что я должна отнести графин вина и два стакана наверх, в комнату маман. И помог мне поставить все это на поднос.

Мой наставник сидел в спальне вдовы. Я разлила вино по стаканам. Вдова развязала свой капор, и непокорная грива каштаново-огненных волос вырвалась на волю. Куртиус несколько раз сглотнул.

– Эдмон, – распорядилась вдова, – можешь начать меня расчесывать. Анри расчесывал меня перед сном каждый вечер. После его смерти эта обязанность перешла к Эдмону. А теперь, доктор Куртиус, будьте очень внимательны. Я хочу, чтобы вы поняли. Я хочу поведать вам историю. Крошка, выйди вон!

Я вышла. Но чувствуя необычную важность происходящего тем вечером, я осталась стоять под дверью – и все слышала.

– Прошу вас, послушайте меня со вниманием. Я, Шарлотта, вдовствующая дама, хочу кое-чему обучить вас, доктор Куртиус. Мы теперь хорошо друг друга знаем, у нас общее дело, и поэтому я могу быть с вами более откровенной…

– О да, мы знаем! Друг друга!

– Эдмон, расчесывай, расчесывай! Я хочу честно рассказать вам о себе, месье, поведав историю своего дела. Я расскажу вам о своем покойном супруге.

– Да? – послышался жалобный отклик.

– Родители моего Анри Пико торговали ношеной одеждой. Так было в самом начале. У них была маленькая лавка здесь, в Фобур Сан-Марсель… Расчесывай, Эдмон, сильнее!.. Первое, что вам надо знать о лавке ношеной одежды, – это то, что внутри должен всегда стоять полумрак. Важно, чтобы покупатели не могли внимательно разглядеть товар. Это просто удивительно, какие чудеса со старой одеждой творит тусклый свет! Вы не заметите ни пятен, ни вылезших ниток, ни заплаток. Поначалу его родители меня невзлюбили, но я стояла на улице и зазывала покупателей, а по понедельникам, когда на Гревской площади открывался большой рынок старой одежды, я кричала громче всех, расхваливая свой товар, и его родители видели это и одобряли мое усердие… Расчесывай, Эдмон, не бойся!.. Мы продавали нижние сорочки, снятые с покойников, панталоны, в которых ходили уличные девки, засаленные чепчики, которые покрывали головы усохших вдов до того, как те испустили дух. Штопаные-перештопаные чулки. Старую одежду, выношенную и много раз надеванную на разные тела. Сохранилась сорочка, которая висела у нас в лавке, так она возвращалась к нам семь раз! У нее было семь разных парижских владельцев. Наши товары продолжают жить своей жизнью помимо нас.

К нам в лавку приходили люди, которые пытались карабкаться вверх по скользким ступеням общественной лестницы Парижа. Рыночная торговка могла нацепить кружевной капор вдовы адвоката. Молоденькие женщины готовы были раздеться донага в нашей лавке и чуть не подраться из-за какой-нибудь нижней юбки. Иногда по ночам, когда его родители мирно спали, мы с Анри приходили в лавку и примеряли там разное платье. Он наряжал меня как светскую даму… Заплети косу, Эдмон, да потуже! Туже!..

Через какое-то время Анри захотелось торговать только красивыми вещами. Вид поношенных холщовых чепцов его угнетал. Он мечтал одевать богатых клиентов в шелка и атлас. Родители не понимали его грез, они тормошили его, щипали, просили меня разбудить его. Но потом они умерли: одна – поскользнувшись февральским утром на скользком камне мостовой, а другой – в мае от заражения крови, полученного от пореза какой-то старой пряжкой, и их уход открыл для нас новые возможности, Анри стал портным. Но это дело, в отличие от торговли поношенной одеждой, никогда не было прибыльным.

А теперь послушайте, доктор, что я вам скажу, слушайте внимательно. Некоторые предприятия не имеют будущего и их вообще не стоило бы затевать. Другим предприятиям следует помогать, выбрав нужный момент, иначе они зачахнут. У нас есть коммерческое предприятие по изготовлению бюстов. Вы весьма умелый мастер, доктор Куртиус, это всем видно, и предприятие наше растет, и мы могли бы добиться еще больших успехов, особенно сейчас, когда у нас есть головы знаменитых людей, где-то в другом месте – не в этом тихом переулочке, а, скажем, на одном из бульваров. Мы сможем находить больше голов, особенно голов великих мира сего. Сейчас мы, вы и я, на распутье. Пико решил изменить свою жизнь, и это убило его. Но теперь мы попробуем внести перемены в свою жизнь. Мы попытаемся перескочить сразу через две ступеньки общественной лестницы. И я задаю вам вопрос: вы готовы пойти со мной?

– Да, да, готов! – ответ Куртиуса прозвучал без промедления.

– Вы будете тверды до конца и не дадите слабины?

– Буду, буду непременно. Но куда, скажите на милость, мы отправимся?

– Короче говоря, дорогой доктор, я кое-что нашла. Это большой дом, больше, пожалуй, чем нам требуется, но его можно приобрести за хорошую цену. Плату за аренду нужно уплатить вперед. Здание требует ремонта, но оно достаточно прочное. Снимавший его делец разорился, и мы можем этим воспользоваться. Только мы не пойдем его путем. Так что, доктор Куртиус, плыть или тонуть?

– Плыть, плыть!

– Эдмон, можешь надеть мне на голову мой капор!

Звякнули стаканы, и я тихонько спустилась вниз. И куда же мы отправимся? Что нас ждет на новом месте? И тут меня осенило: а меня-то возьмут? Что будет со мной? Никто даже не упомянул, что и меня возьмут, но никто и не сказал, что не возьмут, а я побоялась спросить. И я помогла им паковать вещи и вообще была очень полезной. В день, когда приехали повозки для наших вещей, я пошла следом за ними, трясясь от мысли, что меня прогонят.

Вдова и мой наставник шли первыми. За ними Эдмон. И потом я, чуть сзади. Я тоже переезжала в новый дом. Куртиус обернулся, посмотрел на меня, слегка кивнул и снова устремил взгляд на вдову. Но вдова думала о чем-то своем.

– Эта улица не была для нас удачной, Анри, – произнесла она, обращаясь к холщовому мужу на повозке. – Мы продолжаем двигаться вперед и не станем оглядываться.

Я в возрасте от десяти до семнадцати лет.

Косматый

Дом номер двадцать по бульвару дю Тампль был деревянной постройкой возле глубокой сточной канавы у городской стены. Выведенная тонкими буквами надпись на фасаде объясняла назначение этого строения: ДОМ ВСЕМИРНО ЗНАМЕНИТОГО ПАСКАЛЯ, ЖИВОГО ПРИМАТА-ФИЛОСОФА, И ЕГО МНОГОЧИСЛЕННЫХ БРАТЬЕВ, а поверх этой надписи красовалась вывеска: HÔTEL SINGE, то есть «Городской обезьянник». Дом был похож на прямоугольный храм с тремя колоннами на фасаде и двойными дверями. Обойдя дом вокруг и поглядев на его заднюю стену, можно было обнаружить, что эта постройка не разваливалась только благодаря двум гигантским деревянным подпоркам по бокам – можно сказать, дом держался на костылях. И это было наше новое жилище.