Неполная, но окончательная история классической музыки - Стивен Фрай

— Проклятие, — возопил, провожая его гневным взглядом, незнакомец и тут же, поняв, что я мог услышать его, присовокупил: — Прошу прощения.

Я кивнул — мысль о том, что мне не придется вытаскивать, дабы проучить его за неучтивость, руки мои, укрывшиеся в уютном тепле карманов, несла с собою немалое облегчение. Незнакомец приблизился.

— Извините, милостивый государь, — произнес он, — не скажете ли, какой это дилижанс я упустил?

Я немного нахмурился, давая понять, что новость его ожидает не из самых приятных.

— 1750-й. «Период классицизма». Э-э, со сменой коней в Слау.

— Проклятие, — вновь возопил он. И снова: — Прошу прощения.

Джентльмен помолчал, затем спросил:

— А когда будет следующий?

Я извлек из кармана часы:

— Следующий? Не ранее 1820-го… или около того. «Период романтизма».

Услышав это, незнакомец совершенно пал духом:

— Семьдесят лет? Семьдесят лет до следующего дилижанса?

Сколько ни был я уверен в истинности сведений моих, однако ж потщился снабдить его хотя бы малой надеждой.

— Дозвольте мне проверить, — сказал я, сознавая, впрочем, что проверка окажется бесплодной. — Да, 1820-й. Романтики. Есть еще один, он отправляется в 1800-м, но места в нем давно распроданы. Вы ведь места в нем не оплатили, не так ли?

Он потупился, вперивши взгляд в свои галоши.

— Э-э, нет. Не оплатил.

— Тогда вам остается лишь дожидаться 1820-го. А знаете что, сударь, позвольте мне угостить вас горячим виски с горьким пивом. И пусть пары их развеют все ваши невзгоды.

То было единственное утешение, какое я мог ему предложить.

— Благодарю вас, сэр, — промолвил несостоявшийся путник, и мы с ним вошли в помещение станции.

Прелестно, не правда ли? Подлинный, полученный из первых рук рассказ о человеке, пропустившем начало классического периода. Трогательный, пусть и отдающий слегка сюрреализмом.

Пожалуйста, принесите мне кто-нибудь плед, я хочу ноги укутать.

Итак, Джим, период классицизма, но не такой, каким мы его ныне знаем. Вернее, не совсем такой. Во всяком случае, пока. А почему? Да главным образом потому, что не всем известно: классицизм уже наступил, как не всем было известно насчет барокко, пока оно не свалилось им на голову. Вот и «1750, начало периода классицизма» — чушь примерно в этом же роде. Чушь. Очень удобный и очень распространенный ярлык, указывающий, что около этого времени начали создаваться первые произведения, которые мы теперь относим к классической музыке.

И все-таки «официально» классицизм начался. То есть период, давший название всей классической музыке. А это почему? Почему именно этот период, продлившийся с 1750-го по 1820-й, дал название ВСЕЙ музыке такого рода, сочиняемой с названного года и по настоящий день? Барочная, романтическая, даже современная музыка… почему мы называем всю ее «классической»? Как ответить на этот вопрос?

Понятия не имею. Если вам так уж нужен ответ, поищите его в какой-то другой книге[♫].

Сейчас у нас, разумеется, дни еще ранние. Все это смахивает на конец экзамена — раздается звонок, но, услышав его, перья откладывают лишь очень немногие. Вот примерно так же лишь очень немногие тут же и перестали сочинять барочную музыку. Нет, Бах перестал точно, но сделал это скорее по настоянию Старухи с косой, чем из желания перейти в классицисты. А многие так и продолжали ее писать, пока экзаменатор буквально не отобрал у них перья. Это, конечно, метафора. Впрочем, в творениях одного-двух композиторов начали проступать многочисленные признаки классического периода, — в частности, это относится к КФЭ Баху. Ну и многие из молодых, новички, прямиком в классический период и попавшие, находили, разумеется, естественным ничего иного и не сочинять. Был один баварец, быстро усвоивший суть новой «классики», — специалисты по маркетингу называют теперь таких людей «ранними восприемниками». И мало того, что ему предстояло вот-вот создать САМОЕ ЛУЧШЕЕ из своих творений, он еще и носил не лишенное забавности среднее имя. ФАН-ТАСТИЧЕСКОЕ! Шаг вперед, будьте любезны…

Да, я понимаю. Как сказал бы Фрэнки Хауэрд[*]: «О нет, дорогая, не смейся… Смеяться еще рано». Ладно, прежде чем мы им займемся, позвольте быстренько обрисовать вам обстановку в целом. Представьте, что сейчас 1762 год. Да-да, я понимаю — tempus fugit[*], особенно когда собираешься объять на следующих десяти страницах целых тридцать два года. Ну да ладно. Все сразу получить невозможно.

ДЕНДИ

Итак, что произошло со времени нашей последней беседы? Давайте посмотрим. Семь лет назад появился «Словарь» Джонсона, стоящий теперь на полках всех добрых книгочеев — возможно, рядом с «Тристрамом Шенди» Лоренса Стерна, «Кандидом» Вольтера и напечатанным только в этом году «Об Общественном договоре» Руссо.

Последнее на ночь читать не рекомендуется. В том же доме, где висит такая вот быстро заполняющаяся книжная полка, может также отыскаться шкафчик Томаса Чиппендейла — это уж новость самая «свежая», — а то и картина Джорджа Стаббса. Джордж Стаббс был в какой-то степени Дэмиеном Хёрстом своего времени, с той, правда, разницей, что оставлял в целости изображаемых им существ и предпочитал формальдегиду масляные краски. Джозайя Веджвуд лишь пару лет назад открыл в Этрурии, Стаффордшир, гончарную мастерскую; а уж совсем недавно Красавчик Нэш[*] был… ну, в общем, был сильно занят, изображая Красавчика Нэша, бонвивана и денди. Роскошное прозвище, вы не находите? Денди. Могу себе представить, как он выглядел в бюро по трудоустройству. Собственно, сколько я помню, в «Жизни классиков» упоминается один такой эпизод. Господи, до чего же все-таки полезная книга!