Охотники за пламенем - Хафса Файзал

Стал бы убивать без морали. Без сожаления. Превратился бы в бесчувственного монстра.

В комнату вбежала служанка. Насир, услышав шорох платья, не оборачиваясь, понял, кто именно. Она. Султан пристально глядел на сына, поэтому Насир, собрав волю в кулак, принял равнодушный вид.

Кульсум скользнула вперёд, поставила перед султаном блюдо с фруктами. Присела рядом, прижав подбородок к груди, тихая и выжидающая. Чувства Насира сразил сладкий аромат жасмина. Он вспомнил нежность её кожи. Боль.

Гамек глянул на поднос с серебряными чашами, как будто они появились сами по себе. Единственным подтверждением, что он помнил о присутствии служанки, стал приказ убираться прочь.

Насир не смотрел на Кульсум, хотя каждый миллиметр тела умолял об обратном. В мисках были разложены фрукты, тонко нарезанные и рассортированные по цветам. Они только что прибыли из Пелузии, единственного халифата с плодородной почвой.

Султан ел. Забрасывал в рот виноградину за виноградиной, пока сын Хайтама дрожал от голода. Пока слуга облизывал грязные пальцы, а дети падали со спин верблюдов. Пока Аравия страдала.

«Дыши».

– Разрешите идти, мой Султан? – мгновение спустя спросил Насир.

Султан, игнорируя сына, продолжил жевать. Глаза принца застлала тьма.

Наконец Гамек хмыкнул.

– Завтра, мальчик. Приготовься.

– Предположим, я перейду Арз. Но как добраться до Шарра?

Крепость Султана не располагала ни флотом, ни моряками, которые помогли бы ориентироваться в море.

– На корабле, – рявкнул Гамек, как будто Насир был глупцом.

Принц сомневался, что султан заметил дрожь его челюсти.

– Да, мой Султан.

Однажды он сопротивлялся приказу Гамека столько времени, сколько мог, прежде чем поддаться боли. Он продержался дольше, чем могло большинство. А чуть позже султан нашёл лучший способ добиться послушания сына.

– Я отправлюсь один?

Султан улыбнулся как змея, и ужас поселился в сердце Насира.

– Возьми Альтаира.

Насир выдохнул. Интересно, что такого натворил любимый генерал султана, чтобы навлечь на себя гнев Гамека?

– Но я должен буду убить всех.

– Кажется, я выразился ясно. – Султан взял пригоршню гранатовых зёрен.

Шарр слыл страной призраков, островом, где даже земля была врагом. Но Насир боялся не этого. Он боялся самого себя и тех жизней, которые он заберёт, начиная с любимого генерала отца. Ради Кульсум. Ради сына Хайтама.

«Если только»… – раздался голос в его сердце.

И с этим Насир покинул покои.

Остаток ночи Зафира провела в мыслях о женщине в серебряном плаще – настоящей ведьме-волшебнице, которая с невозмутимым спокойствием толковала о магии и искуплении. Она выглядела чуть старше Зафиры, хотя манера разговора как будто намекала на многовековой возраст. Зафира отличалась от Дина. Никогда прежде она не вела бесед с бессмертными сафи; не видела мир за пределами западных деревень Деменхура. Все её познания сводились к сказкам, рассказанным Бабой и Умм глухими ночами. Сущность ведьмы уж точно не поддавалась её пониманию.

В конце концов Дин не остался ночевать в её доме.

Едва Серебряная Ведьма исчезла, он с отрешённым взглядом прислонился к стене конюшни.

Когда он наконец-то собрался с мыслями, стало ясно, что ему ни в коей мере не нравится застывшее на её лице выражение. В растянувшейся между ними тишине Дин обхватил ладонями опущенную голову Зафиры и коснулся губами её лба.

– Зафира. Зафира, взгляни на меня.

Но она не могла. Не могла и не хотела открывать глаза. Теперь, в кромешной тьме, всё казалось возможным. Баба не умер; Умм стала прежней; магия вновь ожила. Однако веки не могли вечно оставаться опущенными, если только не принадлежали мертвецу.

Но мертвецы никогда и не видят снов.

– Это выше наших возможностей, – прошептал Дин, чуть касаясь её кожи губами.

Разве? Кто определяет границы, если не мы сами?

Внезапно дверь в комнату Зафиры отворилась. На пороге, залитая приглушённым светом, стояла Лана.

– Сестра? Мне почудилось, будто я слышала скрип кровати. Я и не заметила твоего возвращения. – Искреннее облегчение Ланы вызвало улыбку на лице Зафиры. – Умми просила тебя зайти к ней.

И в один миг улыбка исчезла.

– Да? – осторожно спросила Зафира, игнорируя зияющую пропасть вины.

В тот день, когда Баба вышел из леса, рассудок Умм помутился, однако изредка в голове матери случались вспышки ясности. Но и в те нечастые моменты Зафира скупилась на встречи, ибо видеться лицом к лицу казалось в разы тяжелее.

– Сходи к ней, – негромко попросила Лана. Сестра стояла на месте, сцепив руки. Лицо пряталось в тени тускнеющего огня.

И вот тогда вина предательски скривила рот Зафиры.

– Я… я рассказала ей о письме. И об острове, – призналась Лана.

Вздохнув, Зафира скинула с себя одеяла. Стоило ей подняться, как холод прокрался сквозь тонкую ткань старого платья. Лана поспешно направилась прочь. Вскоре шаги смолкли, сменившись шуршанием подушек.

Стоя у порога, Зафира разглядывала покрытую ржавчиной дверную ручку. Ручку, ведущую в комнату Умм. Ручку, мимо которой она проходила каждый даамов день с глодающим душу чувством вины.

Однако скоро всё закончится. Зафира отправится на Шарр, где, вполне вероятно, встретит собственную погибель.

Стиснув зубы, девушка приблизилась. С каждым шагом вина въедалась всё глубже и глубже. В тот миг ей казалось, будто она идёт навстречу собственной казни.

Даже приближение к Арзу не страшило её настолько сильно.

Затаив дыхание, Зафира подкралась к шершавой двери, способной поцарапать голые ладони.

«Открывай, трусиха».

Один толчок – и дверь в ответ застонала. Застонала, заревела, как, казалось, делала все пять лет. Уж пять лет миновало… Женщина в комнате тотчас подняла голову, впилась взглядом в дочь. Пальцы её сжимались с той же тревогой, что таилась в жилах Зафиры.

Умм.

За пять лет Зафира ни разу с ней не заговорила. Пять лет они жили под одной крышей, но упрямо хранили молчание. В некоторые дни, до того, как начинали звучать крики, Зафире легче было думать, что Умм тоже погибла.

Мать ничуть не изменилась. Голова царственно держалась на изящной шее, как у газели. Всё тот же тонкий нос, который любил Баба. Губы на оттенок темнее красных. Глаза яркие, холодные, как у Зафиры, с пушистыми ресницами, смягчающими ледяной взгляд. И седина, посеребрившая тёмные локоны.