Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова - Фридрих Незнанский

— С коньячком или без? Кстати, есть самый настоящий рижский бальзам. Ребята с Рижского вокзала бутылочкой расщедрились.

— Что, неужто тот, настоящий? — хмыкнул Турецкий, проникнувшись уважением к опальному капитану.

— Ну!

— В таком случае, бальзамнику десять капель. В кофе.

По кабинету разлилось ни с чем не сравнимое амбре рижского бальзама с кофе, и явно взбодрившийся капитан вернулся к воспоминаниям пятилетней давности:

— Если, конечно, не очень большой секрет, тот «Вальтер»… где он всплыл?

— Какой там секрет! — отмахнулся Турецкий. — Хабаровский край, поселок Стожары.

— Стожары… Далеко от Амура?

Турецкий удивленно покосился на опера.

— Да вроде бы недалеко. А что?

— А железная дорога там есть?

— Ну, имеется.

— И это та ветка, которая уходит на Совгавань?

Теперь уже Александр Борисович не скрывал своего удивления.

— Слушай, ты можешь не ходить вокруг да около и толком сказать, в чем дело?

— Толком… сказать…

На лице Смолина отобразилось нечто, похожее на язвительную усмешку, и он с силой ударил кулаком по столу.

— Я еще тогда, тогда говорил, что убийство Гельмана замешано на дальневосточной икре и его кончики надо искать на Амуре.

— Так, и что? — насторожился Турецкий.

— Что, что… Будто сам не догадываешься. Мне быстренько указали на место, а убийство Гельмана списали на покушение из ревности. Он как раз на ту пору шуры-муры с молоденькой официанточкой из привокзального ресторана водил, вот и получил пулю в лоб, чтобы не зарился на чужое сало.

— Та-ак… с официанточкой, значит, из привокзального ресторана?.. — пробормотал Турецкий. — А теперь давай-ка с этого места, да поподробнее.

Впрочем, ничего такого, что можно было бы отнести к категории «поподробнее», Смолин рассказать не смог.

Труп директора вагона-ресторана поезда «Москва — Симферополь» нашли неподалеку от его родного состава, который уже готовили подать для посадки пассажиров, причем незадолго до этого две проводницы видели его с каким-то рассерженным мужчиной и слышали довольно громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел.

Зачем и с какой целью он забрел в эти привокзальные катакомбы, в которых на ту пору роились сотни, если не тысячи бродяг и бомжей, оставалось загадкой. Но как бы там ни было, Гельмана нашли у станционного столба, с дыркой во лбу, но при деньгах, при довольно дорогом мобильном телефоне и при столь же дорогих часах, что сразу же отсекло версию вооруженного ограбления.

У старшего оперуполномоченного, капитана милиции Смолина, который раскручивал это убийство, появился целый ряд вопросов, и когда были опрошены повара и официантки вагона-ресторана, а также те проводники и проводницы, которые хорошо знали ухватистого ресторатора, то выяснилось, что в его хозяйстве, помимо того, что значится в меню, всегда найдется дальневосточная икорка и свежайшего копчения кета, которые ему регулярно поставляли с берегов Амура. Что же касается Москвы, то здесь была как бы перевалочная база рыбных и прочих деликатесов.

Также особо любознательные доброжелатели показали, правда не под протокол, что незадолго до последнего рейса в Москву, когда был убит Гельман, у него случился конфликт с дальневосточным поставщиком и тот вроде бы даже пообещал Гельману «намылить холку», если тот не расплатится сполна за полученный товар.

Разговор происходил на стоянке в Москве в вагоне-ресторане, и свидетелем тому был проводник четвертого вагона, проходивший в этот самый момент под окнами ресторана. Он же, кстати, даже запомнил фразу, брошенную в сторону Гельмана незнакомцем:

«Кидаловом займешься в своей родной Хохляндии, а здесь ты выложишь все до последнего цента плюс штрафные очки за те убытки, которые я из-за тебя понес. А не расплатишься, гнида… короче, пеняй на себя».

Что именно ответил Гельман, он не слышал, так как в этот момент к вагону подходили проводницы, и он, чтобы о нем не подумали ничего плохого — подслушивает, мол, под окнами, — ретировался к своему вагону.

У следствия появилась версия причастности Гельмана к контрабандному икорному бизнесу, который уже находился в оперативной разработке сыщиков линейного отделения милиции Курского вокзала. Решили, что Гельман поплатился своей жизнью, решив «кинуть» дальневосточных поставщиков. Однако в силу каких-то неведомых причин уголовное дело по факту этого убийства передали в городскую прокуратуру, и уже новый следователь перевел стрелки на апробированную дорожку убийства «на почве ревности». Благо тут же нашлись «свидетели», которые якобы слышали незадолго до убийства директора вагона-ресторана, как какой-то парень угрожал Гельману «жестокой расправой», если тот не «оставит в покое Галину». Галиной звали смазливую молоденькую официантку, которая уже в открытую жила с Гельманом.

Смолин замолчал, отхлебнув глоток уже остывшего кофе, и заинтересованный Турецкий не мог не спросить:

— Ну, и чем закончилось?

— Все! — развел руками Смолин. — Та официантка больше в ресторане не появлялась, как в воду канула, да и ее мнимый столичный воздыхатель тоже растворился.

— То есть висяк? — на всякий случай уточнил Турецкий.

— Полнейший!

— А что с тем стволом, из которого стреляли в Гельмана?

— По той гильзе, что нашли в семи метрах от трупа, наши спецы скоренько определили, что это самый настоящий «Вальтер», причем немецкого происхождения, с характерными особенностями в стволовой части.

— Пробовали искать?

— Не то слово, — хмыкнул Смолин. — Я все привокзальные помойки и бачки для мусора вверх дном поставил, каждого смотрящего и каждого отца бомжовых семейств лично допросил… Ни-че-го!

— То есть исчез так же, как тот воздыхатель нашей официанточки?

— Вот именно, — хмыкнул Смолин. — И я не сомневался, что если он и всплывет когда-нибудь, то непременно на Дальнем Востоке, на Амуре или на Камчатке.

— А что с разработкой по икорному бизнесу?

— Приказано было закрыть как бесперспективную.

Вот так-то: закрыть дело как бесперспективное. Судя по всему, на этом бизнесе погрели ручонки и высокопоставленные московские чиновники. А возможно, что и сейчас на их счета продолжает капать определенный процент с продажи той же икорки, которая подпольным путем продолжает поступать на рынки российской столицы с Дальнего Востока.

Все это было до боли знакомо, однако Турецкий не мог не спросить:

— И что, от того дела так-таки ничего и не осталось?

— Отчего же? — хмыкнул Смолин, невольно покосившись при этом на сейф, в котором, очевидно, дожидалась своего продолжения початая бутылочка рижского бальзама. — Фоторобот остался. Того самого красавца, который пообещал Гельману «сладкую жизнь», если он не отдаст сполна икорный должок.