Записки из подполья - Федор Достоевский

— Как ты смеешь входить ко мне без спросу и так глядеть наменя? Отвечай!

Но посмотрев на меня спокойно с полминуты, он снова началповертываться.

— Стой! — заревел я, подбегая к нему, — ни с места! Так.Отвечай теперь: чего ты входил смотреть?

— Если таперича вам есть что мне приказать, то мое дело исполнить,— отвечал он, опять-таки помолчав, тихо и размеренно сюсюкая, подняв брови испокойно перегнув голову с одного плеча на другое, — и все это с ужасающимспокойствием.

— Не об этом, не об этом я тебя спрашиваю, палач! — закричаля, трясясь от злобы. — Я скажу тебе, палач, сам, для чего ты приходишь сюда: тывидишь, что я не выдаю тебе жалованья, сам не хочешь, по гордости, поклониться— попросить, и для того приходишь с своими глупыми взглядами меня наказывать,мучить, и не подозр-р-реваешь ты, палач, как это глупо, глупо, глупо, глупо,глупо!

Он было молча опять стал повертываться, но я ухватил его.

— Слушай, — кричал я ему. — Вот деньги, видишь; вот они! (явынул их из столика) все семь рублей, но ты их не получишь, не па-алучишь дотех самых пор, пока не придешь почтительно, с повинной головой, просить у меняпрощения. Слышал!

— Быть того не может! — отвечал он с какою-то неестественноюсамоуверенностью.

— Будет! — кричал я, — даю тебе честное слово мое, будет!

— И не в чем мне у вас прощения просить, — продолжал он, какбы совсем не замечая моих криков, — потому вы же обозвали меня «палачом», на чемя с вас могу в квартале всегда за обиду просить.

— Иди! Проси! — заревел я, — иди сейчас, сию минуту, сиюсекунду! А ты все-таки палач! палач! палач! — Но он только посмотрел на меня,затем повернулся и, уже не слушая призывных криков моих, плавно пошел к себе,не оборачиваясь.

«Если б не Лиза, не было б ничего этого!» — решил я просебя. Затем, постояв с минуту, важно и торжественно, но с медленно и сильнобьющимся сердцем, я отправился сам к нему за ширмы.

— Аполлон! — сказал я тихо и с расстановкой, но задыхаясь, —сходи тотчас же и нимало не медля за квартальным надзирателем!

Он было уж уселся тем временем за своим столом, надел очки ивзял что-то шить. Но, услышав мое приказанье, вдруг фыркнул со смеху.

— Сейчас, сию минуту иди! — иди, или ты и не воображаешь,что будет!

— Подлинно вы не в своем уме, — заметил он, даже не поднявголовы, так же медленно сюсюкая и продолжая вдевать нитку. — И где это видано,чтоб человек сам против себя за начальством ходил? А касательно страху, —напрасно только надсажаетесь, потому — ничего не будет.

— Иди! — визжал я, хватая его за плечо. Я чувствовал, чтосейчас ударю его.

Но я и не слыхал, как в это мгновение вдруг дверь из сенейтихо и медленно отворилась и какая-то фигура вошла, остановилась и с недоумениемначала нас разглядывать. Я взглянул, обмер со стыда и бросился в свою комнату.Там, схватив себя обеими руками за волосы, я прислонился головой к стене изамер в этом положении.

Минуты через две послышались медленные шаги Аполлона.

— Там какая-то вас спрашивает, — сказал он, особенно строгосмотря на меня, потом посторонился и пропустил — Лизу. Он не хотел уходить инасмешливо нас рассматривал.

— Ступай! ступай! — командовал я ему потерявшись. В этуминуту мои часы принатужились, прошипели и пробили семь.

И в дом мой смело и свободно

Хозяйкой полною войди!

Из той же поэзии

Я стоял перед ней убитый, ошельмованный, омерзительносконфуженный и, кажется, улыбался, всеми силами стараясь запахнуться поламимоего лохматого, ватного халатишки, ну точь-в-точь, как еще недавно, в упадкедуха, представлял себе. Аполлон, постояв над нами минуты две, ушел, но мне былоне легче. Хуже всего, что и она тоже вдруг сконфузилась, до того, что я даже ине ожидал. На меня глядя, разумеется.

— Садись, — сказал я машинально и придвинул ей стул возлестола, сам же сел на диван. Она тотчас же и послушно уселась, смотря на меня вовсе глаза и, очевидно, чего-то сейчас от меня ожидая. Эта-то наивность ожиданияи привела меня в бешенство, но я сдержал себя.

Тут-то бы и стараться ничего не замечать, как будто всепо-обыкновенному, а она… И я смутно почувствовал, что она дорого мне за все этозаплатит.

— Ты меня застала в странном положении, Лиза, — начал я,заикаясь и зная, что именно так-то и не надо начинать.

— Нет, нет, не думай чего-нибудь! — вскричал я, увидев, чтоона вдруг покраснела, — я не стыжусь моей бедности… Напротив, я гордо смотрю намою бедность. Я беден, но благороден… Можно быть бедным и благородным, —бормотал я. — Впрочем… хочешь чаю?

— Нет… — начала было она.

— Подожди!

Я вскочил и побежал к Аполлону. Надо же было куда-нибудь провалиться.

— Аполлон, — зашептал я лихорадочной скороговоркой, бросаяперед ним семь рублей, остававшиеся все время в моем кулаке, — вот твоежалованье; видишь, я выдаю; но зато ты должен спасти меня: немедленно принесииз трактира чаю и десять сухарей. Если ты не захочешь пойти, то ты сделаешьнесчастным человека! Ты не знаешь, какая это женщина… Это — все! Ты, можетбыть, что-нибудь думаешь… Но ты не знаешь, какая это женщина!..

Аполлон, уже усевшийся за работу и уже надевший опять очки,сначала, не покидая иглы, молча накосился на деньги; потом, не обращая на меняникакого внимания и не отвечая мне ничего, продолжал возиться с ниткой, которуювсе еще вдевал. Я ждал минуты три, стоя перед ним, с сложенными a la Napoleonруками. Виски мои были смочены потом; сам я был бледен, я чувствовал это. Но,слава богу, верно ему стало жалко, смотря на меня. Кончив с своей ниткой, онмедленно привстал с места, медленно отодвинул стул, медленно снял очки,медленно пересчитал деньги и наконец, спросив меня через плечо: взять ли полнуюпорцию? медленно вышел из комнаты. Когда я возвращался к Лизе, мне пришло на умдорогой: не убежать ли так, как есть, в халатишке, куда глаза глядят, а тамбудь что будет.

Я уселся опять. Она смотрела на меня с беспокойством.

Несколько минут мы молчали.

— Я убью его! — вскричал я вдруг, крепко хлопнув по столукулаком, так что чернила плеснули из чернильницы.

— Ах, что вы это! — вскричала она, вздрогнув.

— Я убью его, убью его! — визжал я, стуча по столу,совершенно в исступлении и совершенно понимая в то же время, как это глупо бытьв таком исступлении.

— Ты не знаешь, Лиза, что такое этот палач для меня. Он мойпалач… Он пошел теперь за сухарями; он…