Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский

это сплелось в один клубок, который катится и его за собой тянет. А так не хочется распрю затевать, осточертели ему войны. Давно надоели. А от него только их и ждут.

Но почему, почему чертовы попы толкают его к этому? Разве не видят, что он давно устал, разве не понимают, что ему это все не под силу? Может, не видят, а может, им просто плевать, гнут свое, и все. Они и сеньоров в бараний рог при надобности скрутят, что им бывший солдат? Бросить бы все ему.

Если бы не боялся он потерять все, чего уже достиг: и славу свою, и имя, и землю — так собрался бы, взял деньги, Брунхильду с сестрой, да сбежал бы, куда глаза глядят. Но он так поступить не мог, уж больно дорого досталось ему положение его и его имя, чтобы вот так вот его потерять, бросить его. Он от своего уже не отступит, как разогнавшийся в атаке рыцарь, что несется на ряды пик, не может уже остановиться, даже предвидя свою погибель, не может. Так и он не мог. Видел ряды пик, продолжал нестись вперед и, кажется, уже не надеялся на то, что все обойдется. Он уже чувствовал, что не удастся ему пожить мирно. Не удастся.

Почему? А может, потому, что он и вправду Длань Господня?

Кавалер усмехнулся. Надо же, придумает поп тоже — «Длань Господня». За дурака его держит, думает, глупой лестью потешить его самолюбие.

Тут раздался грохот, он поднял голову. Горшок Мария на пол уронила. Теперь перепугано смотрела на него, а он поманил ее к себе.

— Простите, господин, — тихо сказала служанка, подходя к нему.

Он поймал ее за руку, притянул к себе, хоть она и упрямилась, попыталась не пойти, он все равно притянул, похлопал по заду и спросил:

— Ну, тяжко тебе одной весь дом вести?

— Тяжко, господин, — отвечала та, а сама ни жива, ни мертва, стояла и думала со страхом, что затевает господин.

Он достал из кошеля талер протянул ей.

— За что? — с испугом спросила девушка, деньги не брала.

— Да не бойся, ты, — произнес он, вкладывая деньги ей в руку, — это за старание твое, за работу.

Он опять похлопал ее по заду. Зад у девицы был тощий.

— Спасибо, — сказала она.

Он отпустил ее, а она вдруг не ушла. Осталась стоять.

— Ну? — удивился он, только что чуть не врывалась, а тут стоит.

— Люди в деревне говорят, что Бог вас послал, сначала думали, что вы лютовать будете, а солдаты ваши будут буйствовать, что барщиной да оброком изведете, а вы все в меру требуете, и солдаты ваши смирны, вот и говорят, что никак Господь вас послал нам за многотерпение наше. Говорят, что добрый вы.

— Далеко не добрый я, — вдруг сказал кавалер и засмеялся тихо, — Длань Господня.

Мария не поняла его, стояла и смотрела удивленно. А он продолжал ухмыляться:

— Ладно, иди, ложись.

Сам тоже встал не без труда из кресла и, тяжело хромая, пошел к кровати, к Брунхильде. Очень она не любила, когда ее будили, злилась от этого, но он решил сейчас рискнуть. И заранее улыбался, собираясь слушать ругань красавицы.

Глава 14

Поутру много народу направлялось в город. Три телеги. Брат Семион с Ёганом ехали к архитектору, сестра Тереза с детьми, еще одна телега, и Брунхильде тоже. Она ни с кем в одной телеге ехать не пожелал. Завалилась на перины госпожа, да и только. К тому же была на Волкова зла и не хотела с ним даже говорить. Помимо всех ехал в город и Брюнхвальд с двумя сыновьями.

Ехали они ставить лавку у восточных ворот города, чтобы торговать сыром. Очень Карл Брюнхвальд был признателен Волкову, что тот ему место для торговли выбил, и очень торопился начать дело.

Сыры-то у него уже скопились в изрядном количестве. Со всеми телегами решил кавалер отправить Максимилиана. Пусть и молод, зато ответственен он был не по годам. Ему кавалер доверил десять талеров на нужды сестры с племянниками и Брунхильды. Велел ему деньги экономить. Чем, естественно, вызвал еще большую злость красавицы.

Как они все уехали, так стало в доме тихо. Только одна Мария готовила обед, да Сыч от безделья валялся на лавке.

Говорят, что дела сами не делаются, а тут вдруг прибежал мальчишка со двора, что за скотом следил, глаза выпучил и кричит:

— Господин! Святой пришел, вас спрашивает.

— Святой? — удивился Волков. — Что за святой?

— Святой человек, отшельник, — продолжал кричать малец.

— Ну, зови его, — вставал с лавки Сыч.

С тех пор, как они видели монаха, тот нисколько не разбогател. Был все так же беден, на нем была все та же монашеская хламида, веревка вместо пояса, ужасные сандалии и торба за спиной.

— Благослови Бог дом этот, — сказал он, низко кланяясь.

Тут же к нему кинулась Мария, упала на колени перед ним:

— Благословите, святой отец!

— Благословляю, дочка, — монах положил ей на голову руку и быстро прочел короткую молитву.

Рукава его хламиды стары, но чисты, длинны, едва пальцы из них торчат. Тут прибежал брат Ипполит, кланялся брату Бенедикту, целовал ему руку. А тот целовал его в щеки и говорил после:

— Все люди здешние благодарят Бога, что вы, брат мой, приехали сюда, говорят, что вы во врачевании сведущи.

— Учился у великих врачевателей, — скромно отвечал молодой монах.

— Да, уже наслышан, — улыбался ласково отшельник, — лечите хорошо, а еще, что и роды тяжкие принимали недавно, причем и плод жив, и роженица выжила. Так ли это?

— Так, святой отец, Бог милостив, выжила, — Ипполит был явно польщен вниманием и похвалой отшельника.

Только Сыч ни о чем монаха не просил и не говорил ему ничего, смотрел своим внимательным колючим взглядом, словно изучал.

— Прошу вас к столу, — пригласил его Волков, когда они закончили с благословениями и похвалами. — Не хотите ли отзавтракать? Свежий хлеб, окорок, молоко топленое, масло, мед и сыр.

— Ах, какие роскошества, как жаль, что я уже поел, — говорил монах, скромно присаживаюсь на край лавки.

— Так давайте мы вам соберем еды с собой, святой отец, — предложил Волков.

— Ах, то было бы очень хорошо для меня, если бы вы дали мне немного муки и проса, — сказал монах, заметно стесняясь.

— Мария, — произнес кавалер, — собери святому отцу еды.

Девушка тут же кинулась к монаху и сама стянула с его плеч котомку. Ушла собирать еду.

А брат Бенедикт вздохнул, как перед делом тяжким, и сказал: