Камни Господни - Михаил Строганов

* * *

— Спешимся вон за той пролысиной, — Строганов кивнул застрельщику Илейке, указывая взглядом на редко поросший чахлыми деревцами крутой перекат. — Зарядим пищали, встанем на лыжи и пойдем супротив ветра серячков пулями крестить.

Илейка в ответ что-то пошамкал губами, вот только что, Строганов не расслышал.

— Вот и дивно, — прошептал Григорий Аникиевич и спешно перекрестился.

Сани гуськом съехали с переката, неуклюже сгрудившись в большой снежной выбоине.

— И откудова ей здесь объявиться, — Строганов сполз с саней, потирая ушибленный лоб. — Камень на камне, ухаб на ухабе!

— Волки! Братцы, волки! — кто-то закричал во весь голос, потом завопил от резкой, пронзительной, мертвящей боли.

— Пали, ядрена палка! Дай залпу! — Но выстрелов не было, еще стрелки не успели зарядить своего оружия.

Словно в полусне Григорий Аникиевич наблюдал, как в предрассветном сумраке носятся серые тени, как неуклюже машут топорами растерявшиеся стрелки и дико хрипят сгрудившиеся кони.

Наконец вспыхнули факелы, громыхнули пищали. Возле саней лежал растерзанный Игнашка Пыхов и мертвый, с распоротым брюхом, волк.

— Что же творится? — Строганов метнулся к Пахомке, хватая паренька за грудки. — Они же на нас засаду затеяли!

— Оставь мальчишку! — Карий подошел к Строганову и, схватив за руку, потащил к обочине. — Смотри.

В снегу валялись обломки деревянной лопаты, какой дворники расчищают снег.

— Измена! — вспыхнул Строганов. — Да я…

Подбежавший стрелок, спутавшись в темноте, толкнул Данилу в плечо:

— Аникиевич, глянь… Вороненку пах порвали, кровища хлещет…

Смертельно раненый конь еле держался на ногах и, уткнувшись мордой в расстегнутый полушубок Илейки, жалобно всхлипывал. Обняв Вороненка за шею, застрельщик гладил его дрожащими пальцами.

— Что же теперь делать? — Строганов утерся снегом. — Назад поворотить?

— Вернешься теперь, следом за тобой придут вогулы. — Карий подал Григорию Аникиевичу пищаль. — Слабых не боятся, их убивают.

— Будя лясы точить, — злобно буркнул Василько. — Айда к идолу, пора и нам их кровью напиться!

Строганов с удивлением посмотрел на казака, но от прежнего безумия в лице Васильки уже не осталось и следа.

— Эй, Пахомка, подь сюда! — Василько подозвал дрожащего мальчика и сунул ему в руки горящий факел. — Твори волчий заговор! Да так, чтобы от капища ни единая душа уйти не смогла!

Мальчик взял факел и, рисуя в темном воздухе пламенные знаки, стал нараспев твердить: «Земной пророк, лесной Царек, идол волков, обви и покажи рабу Божию Пахомию своих волков. Замкну и заключу лютаго зверя, окружу же остров три раза и вдоль, и поперек, не уйдет наш волк. Утверди и укрепи, земной пророк, лесной Царек, идол волков, замки и заключи ключи. От девяти волков завязаны девять ногтев в девяносто девять узлов».

— Будя, — Василько выхватил у паренька факел и сунул его в сугроб. Пламя зашипело, брызнуло в стороны застывшими каплями смолы, затихая в обугленной снежной черни. — Тепереча во мраке, как волки пойдем.

Григорий Аникиевич переглянулся с Данилой, но не сказал ничего.

Они отпустили назад возничих, зарядили пищали и двинулись в дурманящую неизвестность сумеречного леса. Шли молча, раздосадованные, злые, униженные хитрым и умным врагом. «Человека и коня положили взамен одного волка. Неравный счет! — Строганов закусил ус и почувствовал на губах терпкий, солоноватый вкус. — Никак снегом кровавым умылся?

Что же это за земля, Господи?!» В ответ послышался одинокий протяжный вой, после которого наступила внезапная тишина. И лишь в бледнеющем холодном небе, раскачивая высеребренными ветвями, неприветливо гудела пермская Парма.

Выйдя на огневой рубеж, стрелки разделились парами и, разойдясь друг от друга шагов на двадцать, принялись окружать волчье капище, выстраиваясь в круто выгнутую цепь.

На перекрестье звериных троп, возле врытого в землю высокого ошкуренного бревна-истукана, верх которого венчала лосиная голова со свисающими лоскутами шкуры, задрав морды вверх, сидело четверо волков-переярков. Василько, посмотрев на малое волчье число, довольно хмыкнул и воткнул сошку в снег.

— Василько, — шепнул Карий, — ты палить не спеши, неладно здесь.

Казак согласно кивнул.

Среди лесной темени вспыхнуло красное пятно. То, подпалив на бересте порох, подал условленный сигнал Строганов. Раздались выстрелы, одни громкие, подобно грозовым раскатам, другие глуше, словно треснувший под ногами лед. От тяжелых свинцовых пуль волки обрушивались в снег, скуля, обречено ползли к своему идолу.

— Ребятушки! Не зевай, бегом к идолищу, глушить обухами недострелов!

— А мы чего ждем? — Василько посмотрел на Карего. — Или хуже этих сычей будем?

— Глянь на те деревья, — Карий выхватил ятаган и показал на кряжистые стволы.

Василько прищурился, затем протер руками глаза, еще и еще вглядываясь в ускользающую мглу. За старыми могучими деревами, поднявшись на задние лапы, в ожидании притаилась волчья стая.

Добежав до идола, стрелки крушили головы обухами, сваливая мертвых зверей друг на друга.

— Заряжай, заряжай по новой! — со всей мочи закричал Василько, но было поздно: спины стоящих стрелков накрывала серая волна.

Казак выстрелил, сбивая пулею волка со строгановских плеч, схватил припасенную Карим вторую пищаль. Выстрелил вновь и, выхватывая на бегу саблю, с диким воплем бросился в схватку.

Волки дрались умело, с отчаянной предсмертной яростью. Действуя сообща, они разом набрасывались на жертву, молниеносно нанося глубокие раны, затем оставляли, чтобы напасть на другого. Не успевшие опомниться, стрелки сбивались в кучу, грудились, неуклюже отбиваясь топорами, то и дело попадая друг по другу.

— Спинами! Жмись спинами! — кричал Строганов, беспорядочно молотя пищалью в снег. Разгадав маневр противника, волки стали отсекать стрелков друг от друга, оттесняя их от капища в лесную чащу.

— Не сдавай! К идолу! — вопил казак, бешено орудуя саблей.

Короткий, отточенный удар в темноту, рассчитанный на никогда не подводившее чутье. Судорога, проходящая сквозь кривое лезвие ятагана, отзывается в сердце горячей волной. Затем, удар левой рукой с острой и узкой, как шип, дагой. Толчок — и в темноте медленно вспыхивают и гаснут два желтых, пропитанных ненавистью огонька. В жуткой предрассветной смури, разгоняемой огнями редких факелов, Карий искал Пахомку. Сожалел, кляня себя за то, что не отправил мальчика вместе с возничими, что, увлекшись охотой, позволил потеряться, встать с кем-то в пару.

Над заснеженным черным лесом медленно вставало холодное солнце. Слабые лучи, с трудом просачиваясь сквозь пелену заиндевелых еловых лап, ложились на снег неверною розовой пеной. Небольшая полянка была завалена телами: человеческими и волчьими. Возле высокого бревна с торчащей на вершине лосиной головой жалась горстка людей, а перед ними, понурив головы, стояли три раненых волка.