Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице - Михаил Кожемякин

Димитрий сознавал, что все родное, православное – надежное, оберегающее мерцание лампадки, иконы в золотых и серебряных ризах, молитвы, которым его учила матушка, – все это, бесспорно, ему дорого. Но, пожалуй, не менее дорого, чем другие христианские церкви, чем католические костелы с их устремленными ввысь шпилями, истонченным, как кружево, камнем сводов, статуями святых и Богородицы… За годы скитаний Димитрий понял: Бог един, но молиться ему можно на разных языках и наречиях. Разве не верили в Бога Горсей с Элизабет или вольный шотландец Джеймс? Разве панна Марина Мнишек, учившая его перебирать в руках бусины католических четок и благоговейно шептать слова молитвы, не верит в Пана Иезуса и Деву Марию? И почему только все они – католики, православные, униаты и реформисты – отказывают друг другу в вере Христовой и проклинают друг друга? Или сие есть политик, как говаривал тайный схизматик, князь Адам Вишневецкий? Без сомнения, политик, но стоит ли ради политики лить кровь христианскую?

Чем была для Димитрия Русь? Страной отцов, отчизной, но едва ли – родиной души. Русь оставила в его сердце кровавый и страшный след – такой же зловещий, как красная нитка на шее у зарезанного в Угличе Ванятки. Царевич и желал, и боялся возвращения на родину. Гораздо приятнее было лихо отплясывать с панной Марианной мазурку на балах в Самборе. Да так отплясывать, чтобы украшенный самоцветами каблук на польских сапогах «молодого господарчика» блестел и переливался в свете свечей, отбрасывая на паркет веселые огненные искры! Да так, чтобы раскраснелась панна Марина, танцевавшая с ним в паре, и чтобы тайное пожатие ее руки возвестило: нынче ночью, после бала, они снова встретятся в саду, у фонтана, а там – объятия, поцелуи, аромат ее духов, душистый водопад волос и сладкое трепетание девического тела в его объятиях.

Но все это ненадолго, быть может, на несколько мгновений – пока отсутствие ясновельможной панны не заметит кто-то из челяди или сам пан Ежи не обеспокоится. Красивой приманкой для заезжего московита должна быть панна Марина, но боже упаси ей на самом деле влюбиться в сына тирана Ивана! Если Марина сама влюбится – узда, в которой пан Ежи держит «государского сына», ослабнет, а этого никак нельзя допустить! Московит должен без устали ходить вокруг лакомого плода, но нельзя позволить ему вкусить этот плод!

Марина не посвящала отца в их с Димитром тайну. Она никогда не решилась бы сказать грозному пану Ежи о том, что их с принцем связывают отношения Дамы и Рыцаря, что он стал ее Рыцарем уже давно, как и она согласилась стать его Дамой. Она давно уже не приманка, не лакомый, но недоступный плод – они поклялись друг другу в любви, и принц не изменит этой клятве. На добром коне и с саблей в руке, в окружении шляхетного польского воинства, Димитр отправится свергать злодея Годунова, а потом бросит Московию к ногам своей Дамы. И сделает он это ради любви, а не потому, что пан Ежи надежно сплел свою удавку!

Панна Марианна не понимала одного – почему ее Рыцарь не торопится выступить в поход, без устали отплясывает на балах, ведет нескончаемые беседы с паном Ежи, папским посланцем, иезуитом Рангони и князьями Вишневецкими, но день за днем оттягивает свой отъезд в Россию?! Она спросила у Димитра об этом при первой возможности, в дышавшем чудом и тайной благоуханном весеннем саду, около их любимой скамейки.

Принц задумался на мгновение, а потом спросил с горькой усмешкой:

– Панна Мнишек жаждет крови? Прекрасной панне не терпится пролить кровь ляхов и московитов?

Марина вспыхнула от обиды. Как может Рыцарь обвинять Даму в таких вещах? Нет, московскому принцу еще слишком многое нужно узнать и понять, чтобы стать настоящим Рыцарем!

– Я не хочу ничьей крови! – пылко воскликнула она. – Но польские шляхтичи рождаются с саблей в руках и не боятся пролить кровь за правое дело!

– Свою или чужую, панна?

– Неважно, мой принц. К тому же я уверена, что русские города без боя сдадутся своему законному государю! Это будет триумфальный въезд. Вы, мой принц, вступите в Москву в окружении лучших рыцарей польской короны!

– Раньше московские государи по-иному вступали в свою столицу! В окружении русского войска! Не стоит ли нам подождать? Я уповаю на тайные переговоры с боярами. Многие в Боярской думе хотят избавиться от злодея Годунова. Быть может, еще не придется проливать русскую и польскую кровь… Тогда русские не назовут меня предателем, который привел в страну иноземцев. Я взойду на отцовский престол по праву избрания, а не как завоеватель!

Марина не на шутку рассердилась. Разве эти осторожные, почти трусливые речи – речи Рыцаря?! Любой шляхтич, пусть самый малоземельный и нищий, уже закричал бы «До брони!»[35] и отправился в поход! Неужели у этого московита в жилах вода, а не кровь?!

– Вы прождете всю жизнь, принц! Вам надлежит саблей вернуть себе трон! И отомстить врагам! Вспомните, ваша матушка томится в заточении, ваши родственники и друзья сосланы или убиты, и во снах вам является названый брат!

Щеки Марины пылали. Сейчас она была похожа на деву-воительницу, на Рыцаря в юбке. С детства она ездила верхом и ловко стреляла из лука – как воин-шляхтич! Что-то детское, порывистое, безрассудное было в ее движениях, то, от чего Димитрий отказался уже давно, сразу после Углича, когда ему пришлось быстро и неожиданно повзрослеть. Но Димитрий все равно невольно любовался Мариной. Его собственная, много пережившая, охладевшая душа уже давно утратила детскую восторженность.

– Неужели польские девы тоже рождаются с саблей в руке? – с горькой усмешкой спросил он. – Не волнуйтесь, панна, скоро мы выступим. И там – будь что будет! Подарите мне еще несколько дней счастливого забытья!

– Разве вы не скучаете по родине? – удивилась Марина. – Разве вы не спешите вернуть себе трон предков?

– Родина? – все с той же странной улыбкой переспросил Димитрий. – Что есть родина? Моя родина отвергла меня. Мне предстоит вновь обрести ее, пролив кровь соотечественников. Господь свидетель, я сделаю это – но не ради родины, а ради отмщения! Ради того, чтобы Божий суд свершился над Годуновым!

– Я не понимаю вас, мой принц… Вы говорите странные вещи… Рыцарь должен мечтать о славе!

– Более славы я жажду любви, моя панна!

Марина коснулась горячего лба Димитрия – словно хотела этим заботливым жестом отогнать его грусть. Он перехватил эту нежную руку и почтительно, как подобает Рыцарю, поцеловал.

– Вы еще так молоды, панна, вам трудно понять меня…

– А вы? – изумленно переспросила Марианна. – Разве вы не молоды?

– Порой, прекрасная панна, мне кажется, что я очень стар. Или что я – всего лишь тень, заблудившаяся в мире живых!

– Гоните прочь эти страшные мысли, мой принц! С ними вы никогда не вернете себе престол!

– Я сделаю все, что вы просите, моя панна! Но мрачные предчувствия гнетут меня… Благословите меня, Марыся, как Дама благословляет Рыцаря в дальнюю дорогу.