Под крылом Ангела - Алиса Лунина

— Зачем нам эти проблемы, Миша? Ведь все было так хорошо, давай не будем ничего портить, ты знаешь про Павлика.

Миша помрачнел:

— А ты знаешь, что он любит другую?

— Знаю.

— И все-таки надеешься?

Зоя грустно улыбнулась.

Тогда Миша спросил, зачем она сознательно выбирает несчастье? Странный выбор.

Зоя серьезно ответила, что она ничего не выбирает, просто так получилось, и она сама не знает почему. Это как смена времен года. Или генетический набор, данный человеку от рождения… Словом, то, что не можешь изменить.

— Тогда страдай… Будет плохо — приходи. Я всегда у тебя есть! — сказал ей тогда Миша.

Зоя кивнула и проговорила не вслух, а про себя: «Спасибо, Миша… Это важно знать, что кто-то у тебя всегда есть. Хотя я, конечно, больше не приду к тебе. Даже если будет совсем плохо. Ну, потому что совесть-то надо иметь. Сама научусь справляться. Я сильная!»

А между тем она понимает, что если бы по-правильному, ей бы надо было влюбиться в Мишу, а не в Павлика, и все было бы хорошо — Зоя точно это знает, но… Она любит Павлика, который любит другую женщину.

Странная штука жизнь… Вот почему так?

Нет бы устроить, чтобы Барбара полюбила Павлика, а Зоя — Мишу, и было бы всем счастье, красота и гармония! А только нет… Для чего-то завернули всем четверым такую сущую поганку. А им теперь мучиться!

* * *

И мучились, уж вы не сомневайтесь… Павел бредил Барбарой и совершал в злом любовном бреду всякие глупости. Зоя страдала, потому что догадывалась о похождениях Павлика, и когда видела, как он, пропахший блудом, возвращается домой под утро, чувствовала немыслимую боль.

У Барбары не складывалось с Эдом, отчего она неделями не могла написать ни строчки. И даже сильный, волевой Миша грустил из-за любви к Зое, хотя светлая грусть не толкала его на разрушительные глупые поступки.

В эту печальную пору Зоя определила для себя формулу любви: любовь — это когда ты забываешь мобильный телефон дома, если любимый человек рядом с тобой.

Кто ей может позвонить, раз Павлик рядом? Все прочие ей неважны и неинтересны. Да хоть Папа Римский пусть звонит, ей-то что! Папа, конечно, вряд ли бы позвонил, а вот из модельного агентства, где она тогда работала, насчет важного кастинга вполне могли. Только Зою это не волновало.

А вот если Павлик, по своему обыкновению, пропадал куда-нибудь, Зоя, ожидая его звонка, часами вглядывалась в телефон, который издевательски молчал. Зачастую она так ничего и не дожидалась. Павлик не заморачивался по поводу элементарной вежливости или заботы — мог исчезнуть без предупреждения, заявить, что у него сегодня онегинская хандра и он никого не хочет видеть, высмеять ее восторженность: «Ну, в самом деле, Зоя, это смешно! Ты как будто восемнадцать лет провела где-то в темнице или в выгребной яме, а теперь дорвалась до настоящей жизни и кудахчешь, как курица: „Ах, „Щелкунчик“ в постановке Шемякина, прелесть, прелесть!“ „А выставка майолики — это же кусочек рая здесь, на земле, как ты не понимаешь!“ Как ты не понимаешь, что я устал от твоих щелкунчиков и кусочков!»

Он мог позволить себе критиковать ее одежду: «Господи, Зоя, ты невыносимо провинциальна! Ну что в твоем Скотопригоньевске, совсем не существовало понятия стиля и моды?! На кого ты похожа вообще?»

Он многое мог себе позволить. И она разрешала, искренне старалась не реагировать на его иронию, не позволяла себе рассердиться, обидеться, смеясь, отвечала, что насчет провинциальности — ну да, пусть так, но она хочет остаться самой собой.

В общем, они были очень разные, эти Кай и Герда, как две параллельные прямые, которым никогда не пересечься. Единственной точкой пересечения могла бы стать любовь, которая, как известно, не имеет никакого отношения ко всяким доказанным теоремам и правилам. Любовь могла бы стать чудом, но Зоя верила в чудеса и не отчаивалась. Однажды она совершенно серьезно сказала Павлику: «Ты меня не любишь. И может, даже никогда не полюбишь. Ладно… Это ничего. У меня хватит сил любить за двоих. Я поняла — тебя просто надо любить и спасать от самого себя».

Дед Мороз оттолкнул Барбару, как ненужный предмет, стоящий на пути, и ворвался в коридор.

— Да вы что? — возмутилась она, но тут же поняла, что Морозу решительно плевать на ее крики протеста.

Следом за новогодним Дедом в коридор вбежали две гигантские Снегурочки — ростом под метр восемьдесят, в типичных снегурочьих костюмах и с фальшивыми косами.

— Ну, где гостей принимаете? — зычно крикнул Дед Мороз и, не дожидаясь ответа, ломанулся в гостиную.

Снегурочки ринулись за ним. Замыкала шествие Бася.

— С Новым годом, девочка! — пробасил Дед.

Соня, испуганно моргая, уставилась на него. Кошки бросились врассыпную.

Бася снова попыталась выяснить, в чем дело.

— Дак Новый год! — простодушно объяснил Дед Мороз. — У нас, Дедов, задача какая — всех обойти и не оставить без подарка. А для вас у нас такие подарки!

Он развязал красный блестящий мешок, нашарил там что-то и вытащил пистолет. Черный и всамделишный.

Бася с Соней отреагировали синхронно — душераздирающим криком. Их крик потонул в громовом раскате хохота Деда Мороза.

— Перейдем к следующим сюрпризам! — хмыкнул он. — Итак, делай раз, делай два, делай три! — Он эффектно стянул бороду и шапку.

Узнав Чувалова, Соня заверещала так, будто увидела по меньшей мере Кинг-Конга. Чувалов с удовлетворением отметил:

— Ага, узнала! И на том спасибо! — Он стянул маскарадный тулуп. — Ух, жарко! Совсем запарился!

Семен Чувалов обладал весьма колоритной внешностью: высокий рост, исключительно крепкое, мускулистое сложение. Добавьте сюда цыганскую смуглость лица, большие темные глаза и взрывной холерический темперамент.

В нем даже было нечто привлекательное, и Бася охотно верила, что Соню в нем прельстили не только его деньги. Объективно в Чувалове было какое-то грубое животное обаяние.

— К чему этот маскарад, Семен? — мрачно поинтересовалась Бася.

— А что, хозяюшка, ты мне не рада? — издеваясь, спросил Чувалов, с трудом сдерживая ярость.

Семен уже несколько дней разыскивал свою любовницу Соню по всему городу. Он и сам не ожидал, что ее уход окажется для него таким ударом, словно бы весь мир перевернулся! Притом что он не из тех мальчиков-колокольчиков, которые верят в любовь, читают стихи и захлебываются от телячьей нежности к какой-нибудь глупой бабе. В том, что все бабы дуры, а кроме того, еще и подлые стервы, с большей или меньшей погрешностью, Семен был убежден незыблемо.

И вот надо же было ему, Семену Чувалову, всеми уважаемому человеку, впасть в зависимость от какой-то дуры и стервы!