Санки - Анна Кудинова

– Нет, мам, ты только отвлекаешь, – я закрыл за ней дверь, практически вытолкнув ее, и тут же продолжил, встав перед психотерапевтом на колени: – Пожалуйста, заберите их, я больше не могу, правда, они сводят меня с ума, они меня просто уничтожают! – Мое лицо покраснело от напряга и стыда.

Женщина посмотрела на меня с искренней грустью и сделала еще одну скрытую от моих глаз запись в своей тетради: «Признался в попытке суицида, умоляет забрать родителей, утверждая, что они издеваются над ним. Домашнее насилие».

– Хорошо! – наконец после непродолжительной паузы вынесла она заключение. – Я помогу тебе! (Тем самым уведя в сторону с правильного пути и потратив зря драгоценное время.)

Я обрадовался и задышал так интенсивно, как будто пробежал дистанцию несколько километров.

– Спасибо, спасибо! – склонившись к ее ногам, практически касаясь лицом пола, повторял я, показывая свое искреннее раскаяние.

Она сосредоточенно и важно закончила запись в своей тетради, совершенно не слушая меня, а после, указав ручкой на мое запястье, приказным тоном добавила:

– Но смотри мне, чтобы больше ты даже не думал об этом! Пусть твой опрометчивый поступок останется в прошлом, тогда я сохраню наш секрет, договорились?

Я положительно кивал и, извиваясь, радовался словно пес, если бы у меня был хвост, я бы непременно бил им по ножке стула и спинке кресла.

– Вот! – крикнул я ей вслед и стянул бинт с руки, под которым к этому времени сформировалась четкая перевернутая восьмерка, похожая на свежий ожог. Но было поздно, женщина развернулась ко мне спиной и вышла из комнаты.

Ну и ладно, это уже не важно, утром я проснусь и пойму, что все это был дурной сон.

Утро.

Я проснулся, было еще темно, сразу же, не вылезая из-под одеяла, натянул штаны, кофту с оттянутыми рукавами, спрятал под кровать санки, которые по-обычному стояли на страже моего сна, и прошел на кухню, испытывая сильную жажду. Свет не горел, я нащупал выключатель на правой стене, щелкнул тумблером и крикнул «А-а-а!» – от неожиданности. Папа стоял спиной, прислонившись лбом к окну, а мама сидела у него в ногах с сильно заплаканным лицом.

– Кто-то умер? – спросил я. – Тетка скончалась? Бабушка?

Родители молчали, будто сговорившись, и не подавали ни одного признака жизни, как восковые фигуры. По их виду я понял, что они не ложились спать, а всю ночь провели на кухне. На столе стояла открытая бутылка коньяка, подаренная папе на 20-летие его работы в архитектурном бюро. «Выпью, когда уволюсь», – сказал он тогда и поставил коньяк в шкаф. Папа сильно гордился этой датой, а мама возмущенно удивлялась его выдержке, говоря, что не сидит больше пяти лет на одном месте, потому что работать становится скучно и хочется перемен. Тогда папина коллега, выслушав мамины изречения в десятый раз, набралась наглости и дала маме дружеский совет, сказав, что лучше бы она не возмущалась, а радовалась, поскольку чувство постоянства интегрируется во все сферы жизни человека. Я не понял, но запомнил, потому что мама изменилась в лице и потом еще долго обсуждала эту бестактную коллегу.

– Пап, тебя уволили? – закричал я во весь голос. – Не переживай, посмотри на маму – она ведь не задерживается нигде дольше пяти лет и вполне счастлива, а вообще главное другое!

Я пытался всеми силами успокоить папу и даже был готов сыграть с ним в прятки в нашей небольшой квартире. Они оба продолжали молчать, беспокоя меня еще больше. Наверное, дело не в работе – я сел рядом с мамой и тоже заплакал от страха. Она обняла меня, одной рукой прижав к себе, и поцеловала в голову:

– Что ты сказал этой женщине, школьному психологу? – наконец проговорила она хриплым голосом.

Я испугался еще больше.

– Сказал правду, – дрожь в голосе вырывалась вперед слов.

Папа отлип от окна и, посмотрев на меня сверху, сказал:

– Тебе придется пожить отдельно от нас.

– Где? – всхлипывая и проглатывая подступающие слезы, спросил я.

– Постараемся сделать все, чтобы тебя временно поселили с бабушкой, а там будет видно. – Он хлопнул входной дверью, набросив пальто и взяв портфель с документами.

– Нужно решать проблемы, а не убегать от них! – сказал я в закрытую входную дверь, зная, что он эти слова уже не слышит.

Меня отдают как паршивую собаку, что подобрали на улице, но через некоторое время, поняв, что собака не научилась терпеть, отдают в хорошие руки. «Все наладится», – теребя за морду, говорят ей на прощание и улыбаются.

Я хотел спросить у мамы, в чем дело, но не решался, потому что боялся правды, зная, что сам заварил эту кашу.

Бабушка жила в частном секторе северной окраины города – деревня Острош стала моим новым пристанищем вечером того же дня. Признаюсь, несмотря на душевные муки и уже заполнившую меня тоску по родителям и дому, я чувствовал облегчение. От моего нового дома до школы идти всего на 20 минут дольше, чем от прежнего жилья, поэтому обучение я продолжу там же.

– Обещайте мне одну очень важную вещь! – покидая родной дом, говорил я родителям и поочередно смотрел им в глаза, ожидая их полной концентрации на мне: – Обещаете? – Сдвинув брови, я выдержал паузу, они оба кивнули: – Не заходить в мою комнату до моего возвращения!

Ручку я замотал проволокой снаружи, запаял конец, закрепил кончик скотчем, потом все вместе замотал еще слоем проволоки и надежно перевязал все веревкой. На двери повесил записку «Не входить». Это я сделал, чтобы появляющиеся ночью санки не побеспокоили родителей, пусть стоят в закрытой комнате до моего возвращения.

– Как скажешь, – согласилась мама, не восприняв мою просьбу всерьез.

А папа выслушал до конца и уточнил:

– Это что же, мы даже убраться там не сможем?

– Нет! – со всей серьезностью дела ответил я и еще раз уточнил: – Это очень важно для меня! Просто поверьте и сделайте так, как я прошу! Если, конечно, хотите, чтобы я вернулся, – добавил в конце вполголоса.

– Ну что ты говоришь! Конечно, ты вернешься! Просто погостишь у бабушки недолго, она, кстати, сильно соскучилась, ей совсем некому готовить, проведете весело время, а потом вернешься домой, – мама повернулась к зеркалу и обвела губы красной помадой так аккуратно, что ни один лишний миллиметр краски не вылез за контур губ. – Это мы еще посмотрим, кто будет смеяться последний, я их всех там засужу, – сказала она своему отражению, сменив слезы на отчаянную решительность.

Д. Острош.

Я бросил сумки и осмотрелся – у бабушки много места и много еды.

– Господи, худой-то какой! – обняла она меня и чмокнула раз пятнадцать.

Я стерпел и сказал, что тоже рад ее видеть, а больше ничего говорить не мог, потому что пережевывал то, что она клала мне в рот большой деревянной ложкой.