Красная Луна - Елена Крюкова

Цэцэг взяла маленький молочник со свежими сливками, и легкий рукав платья упал, соскользнул к плечу. Гостья напротив выставила вперед ладонь: о нет, мне со сливками не надо, мне — с лимоном! У гостьи весело сияли глаза. Они обе, хозяйка и гостья, отражались в большом зеркале гостиной. Искоса взглядывали на свои отраженья. О, они обе были обворожительны. Таких баб было в Москве поискать. Почему они не актрисы? Почему не снимут фильм с ними в главной роли? О, все еще впереди, и фильмы тоже. Александра Воннегут, ее подруга, прилетела из Парижа, где она жила постоянно, в Москву на недельку — на вернисаж, где господин Церетели представлял в своем музее скульптурный цикл ее закадычного дружка, Гавриила Судейкина: «Дети — жертвы пороков взрослых».

Нет, нет, дорогая, мне — никакого молока… Ненавижу… — Александра взяла пальцами из блюдечка кружок лимона, бросила в чай. — Кислое — люблю! И горькое! И соленое! Я по вкусам, наверное, грузинка…

От грузинки в Александре не было ничего, ну ни капли. Крупные завитки волос, такая кудрявая светлая, плотная золотая каска на голове. Кольца волос спускались на шею, озорно вились вдоль щек. Ярко-зеленые, озерные глаза светились изнутри, фосфоресцировали. Широкие брови вразлет — дама, судя по всему, никогда их не выщипывала, следуя известному классическому завету японки Сэй-Сенагон: «Самое печальное зрелище в мире — это когда женщина перед зеркалом по волосочку выщипывает себе брови», - губы без помады, скулы слегка подтонированы коричневыми румянами. Большие красивые руки, скульптурная шея, скульптурно-выпуклая, вызывающе поднятая грудь. Вот с кого Судейкину надо было бы лепить богиню. Голливудские красотки, сдохните. Наоми Кэмпбелл, Синди Кроуфорд, сдохните сразу, на месте. Русская баба Александра Воннегут вас обскачет на всех поворотах. Интересно, участвовала ли когда-нибудь Alexandrine в этих модных конкурсах красоты? Да нет, к чему ей эта дешевая развлекаловка для молокососок. У Александры в Париже дела поважнее.

Угораздило их, умников, Гаврилку и Церетели, а также мсье Петушкова, выставить этих уродов перед Новым годом… перед православным Рождеством!.. — Госпожа Воннегут положила себе на тарелку лобстера, облизнулась откровенно. — Ух, люблю лобстера, грешница. И ты, Цэцэгушка моя, так изумительно умеешь его готовить.

Не говори, Александрина!.. — Цэцэг поднесла к глазам руку в жесте притворного отчаяния. — Что за странная мода на уродов! Нет, что ни говори, а я люблю красоту. И в искусстве. И в драгоценностях. И в шмотках. И в мужчинах.

И в женщинах?

Вопрос прозвучал щебечуще, невинно. Цэцэг мило улыбнулась. Вспыхнула. Горничной сегодня не было — она услала ее, когда та искусно накрыла на стол. Она сама взяла откупоренную бутылку, разлила по бокалам коньяк.

Или ты, подруга, предпочитаешь что-нибудь полегче?.. Мускат «Анже»?..

Александра чуть приподняла углы губ. Яркие, сочные губы. Хочется укусить. Выпить. Брызнет сок.

Нет. Твой коньяк так хорошо пахнет. Как ты сама.

Спину Цэцэг под платьем обдала волна горячего, разом выступившего на теле пота. Ее бросило в жар, как бросает в сауне. Александра взяла в пальцы бокал с налитым на дно коньяком, баюкая бокал в ладони; поднесла к носу, понюхала. Встала, сделала шаг к Цэцэг. Ее улыбка обнимала монголку. Облетала вокруг Цэцэг, как бабочка.

Выпьем за нас с тобой, подруга. Мы стоим того.

Цэцэг тоже встала. Она была стреляная воробьиха. Там, давно, в «Фудзи», она была девочкой не из робких. И все же у нее на миг захолонуло под ребрами. Александрина, она же с ума сошла! А впрочем, всяк по-своему с ума сходит. Нравится ей вот так с ума сходить. Почему бы не переспать с такой красоткой, как она, Цэцэг Мухраева? Многие бы желали, между прочим.

И Цэцэг сделала шаг навстречу Александре — в своем роскошном серебристом, обтягивающем все тело платье. И это она, Цэцэг, опередила эту прожженную стерву. Это она первая взяла ее рукой за подбородок.

А ты не врешь, подруга, что была там, в «Галактике», когда «Галактика» горела?.. Ты точно там была?.. И выжила?.. Да, классно горела гостиница… Жаль, что не сгорела… Ты…

Цэцэг вернула Александре улыбку. Скользнула рукой ей на грудь. Сжала ей грудь под платьем. Внезапно наклонилась. Через мягкий шелк ухватила сосок губами, зубами. Воннегут застонала. Прижала к себе голову Цэцэг руками. Мелкие брильянтики на медово-желтой шее заискрились. Цэцэг, продолжая целовать грудь Александры, медленно подняла руки и спустила с плеч подруги струящийся светло-малиновый атлас.

Ну что ты… Разве это так нужно…

Нужно… Конечно, нужно… Не бойся…

Я не боюсь. Это ты боишься…

Ты боишься… меня — или себя?..

Александра тоже нашла на спине у Цэцэг застежку платья. Расстегнула. Легкое платье, как воздух, опахивая тело теплом, скользнуло к ногам. Цэцэг вышла из платья, как выходят из морской пены. Они теперь стояли друг против друга нагие, кончики их грудей соприкасались, губы слегка приоткрылись; глаза сияли, взгляды глубоко погружались друг в друга.

Мои глаза становятся твоими…

Ты романтическая дура. Я просто невероятно хочу тебя. Здесь и сейчас. Скорее.

Александра впилась пальцами Цэцэг в плечи. От ее раскрытых, влажных губ пахло олеандром, от тела — розовым маслом. Между высоких, с острыми, как у девушки, сосками, загорелых грудей мерцал золотой крестик с вкрапленной бирюзой. Воннегут ослабила хватку, стала нежно, стараясь ненароком тронуть вставшие дыбом соски, ласкать смуглую грудь Цэцэг, приблизила лицо, и Цэцэг ощутила на щеках, на подбородке, на скулах, на веках, на шее мелкие, щекочущие, быстрые поцелуи. Александра ласкала ее соски и не касалась губами ее губ. Цэцэг не выдержала. Она сама рванулась навстречу Александре. Их рты слились, и они задохнулись обе, вместе, ненасытно всасывая, пожирая, вдыхая друг друга; потом отпрянули, рассмеялись. У Воннегут лицо пошло красными пятнами. Она взяла руку Цэцэг и положила себе на низ живота, втиснула ее пальцы во влажную женскую расщелину.

Гляди, я вся истекаю соком. Где у тебя кровать?

У меня море кроватей, ты же знаешь…

Они обе еле дышали. Целовали друг дружку ежесекундно. Цэцэг взяла Воннегут за талию, тонкую, как у стрекозы, и очень сильную, под кожей чувствовались все натренированные мышцы.

Где — ближайшая?..

Воннегут снова прижалась губами к ее губам. Коснулась языком подковки ее зубов.

Ты что, ослепла… Вот, за тобой…

И Александра подхватила Цэцэг под мышки и под коленки и так, смеющуюся, играющую в ее руках, как золотая рыба, с размаху кинула на постель.

ПРОВАЛ

Это очень древнее время. Я вижу его. Мы не можем провидеть время; его дано провидеть только провидцам, пророкам. Время иногда нам снится. Мы любим ловить его во сне, как ловят рыбу сетью. Я поймала тебя сегодня. Я давно хотела тебя поймать. Женщина поймала в любви женщину; ну и что? Это было всегда, и это будет. Сейчас очень страшное время. А мне все равно весело в нем жить. Дай мне свою грудь. Я вберу ее ртом. Я люблю чувствовать во рту грудь, нежность соска, его ягодную сладость, биение горячей крови в нем. Сосок женщины — окончание мира. Здесь мир кончается и начинается бесконечность. Бог придумал женщину для любви, правда?