Грязная Сучка (сборник) - Петр Хотяновский

Ну, потом началась рутина, как это обычно бывает. Стали кричать, звать, звонить. Обшаривать карманы в поисках документов… Сколько раз близкие советовали держать при себе документы. Не слушался, не носил. А вот понадобились, и поди докажи, кто ты. Самое смешное, что жизнь моя к тому моменту сложилась таким образом, что ни через день, ни через месяц, ни даже через год никто не спросил бы, а куда, собственно, делся имярек. Так что шансы на опознание были практически нулевые. А сам себя назвать я, увы, уже не мог. Поначалу это обстоятельство меня огорчило. Даже ощутил какое-то подобие слез на глазах. Смешно, не правда ли, – плачущий покойник! Но это, видимо, оттого, что глаза еще не успели совсем остыть, или, как говорят в таких случаях, – остекленеть. В уголках глаз скопилась остаточная влага, которая и показалась мне слезами. Но через минуту я понял, что в моем положении есть изумительная тайна. Я отправляюсь в неведомое, далекое и, говорят, бесконечное путешествие – инкогнито. Без проводов. Без суеты. Без фальшивых печалей и огорчительной необходимости неблизких мне людей вести себя элементарно по-человечески: проводить покойника в последний путь, бросить горсть земли на крышку гроба, торопливо пробормотать – мир праху, и потом долго вспоминать и думать о себе, как хорошо, по-доброму, по-христиански они поступили со мной, никому не нужным и одиноким, помянув вслед глотком вина.

В морг я пошел из чистого любопытства. Мог бы и не идти. Вспомнил сверкающие нержавейкой, чистотой и холодом стеллажи с покойниками из зарубежных фильмов и подумал: вдруг и меня, то есть, то, что от меня осталась, тоже уложили в сверкающий белизной пенал холодильника. Размечтался! В нашей части света ровно ничего не изменилось. Пьяный санитар, пьяный дежурный прозектор, грязь, холод… В общем, какие претензии? То, что туда привезли, было не больше я, чем пустая коробка из-под сигарет. Меня успели раздеть и повесить на ногу бирку, где вместо фамилии было написано: «неизвестный».

Прозектор помял мой бывший живот, оттянув пальцами веки, заглянул в глаза, в рот, прощупал железы подмышками и в паху, внимательно осмотрел мой член.

– Господи, какой стыд, – подумал я, и сразу рассмеялся. Какой может быть стыд у пустой коробки из-под сигарет.

– Хороший экземпляр. Теплый еще, – одобрительно похлопав меня по щекам, сказал прозектор.

– Крепкий пацан, – согласился санитар. – И не старый. Потрошить будем?

– Резать! – сказал прозектор.

– Не надоело? Полосни ножом по брюху, зашью по-быстрому, и домой.

– Аккуратно, очень аккуратно будем резать, – пьяно улыбнулся мне прозектор, – и не здесь.

Тело перенесли в соседнюю комнату, похожую на операционную. Положили на стол, покрытый пленкой поверх белой простыни, зажгли яркий хирургический свет. Прозектор надел перчатки, сделал длинный вертикальный разрез от солнечного сплетения до лобка, и через весь живот – поперечный. Господи, как красиво устроен человек внутри! Каждый орган в своем пространстве, как отдельное существо, со своей жизнью, радостями и болезнями… Никогда их не чувствовал. Еще совсем недавно они работали на меня, давали жизнь, не беспокоили и ничего не требовали взамен. Ну, разве что желудок, да и тот не только для себя, а для всех. В раскрытом животе органы выглядели совсем живыми, и мне их стало бесконечно жалко. Как им теперь без меня? Руки прозектора вошли в полость, осторожно ощупали печень, почки, прошлись пальцами по желудку и кишечнику. Потом секатор вскрыл грудную клетку, и прозектор взял в руки мое сердце… Странная штука – время. Утром пьешь кофе, смотришь телевизор и не представляешь, что всего через несколько часов увидишь собственное сердце в руках пьяного прозектора. Я с любопытством разглядывал его, пытаясь понять, как этот красно-коричневый мускул умудряется вмещать столько человеческих чувств! Одна любовь чего стоит! А ненависть?! Нежность, тоска, ночные страхи, предчувствия неизвестно чего… А еще надо шестьдесят раз в минуту сократиться, разгоняя кровь по жилам. Понятно, почему иногда сердце разрывается, не выдержав наших безумств. Но мое-то сердце не разорвалось. За всю жизнь оно ни разу даже не кольнуло меня, хотя причин для этого было предостаточно.

– Все органы, как новенькие, – похвалил меня прозектор. – Интересно, от чего ты умер?

Мне тоже интересно, от чего я умер, если то, что со мной случилось, называется – смерть. Никогда ничем не болел, и вдруг… А если это что-то другое, и я вовсе не умер? Может, это летаргический сон? Эй, коновал, может, попробуешь оживить меня или разбудить? Сам говорил, все органы, как новенькие!

Рука с острым скальпелем задержалась над раскрытой полостью, как бы выбирая, с чего начать. Губы прозектора сложились гримасой секундного сожаления, а в мозгу, совершенно неожиданно для людей его профессии, мелькнула мысль, за которую я ему очень благодарен: – Прости, парень. Тебе сильно не повезло…

Надо же, извинился перед покойником! При жизни я редко слышал извинения, разве что по пустякам. Хотя сам по любому поводу только и делал, что извинялся, – «простите, пожалуйста». В одной глупой конторе, где довелось служить, мне даже кличку приклеили – «прости, пожалуйста».

Я их простил. И всех других простил, кто считал меня человеком «не от мира сего» и неудачником. Да, везение и удача во всех делах обходили меня стороной. Может, оттого, что слишком часто извинялся? Определенно, тут есть какая-то связь… Скажите, вам часто встречались успешные люди – не хамы? Мне – нет. Стоит человеку подняться на полступеньки выше по службе или почувствовать вашу зависимость даже в самом простом деле, – справку, к примеру, получить, – как самое последнее ничтожество тут же начинает самоутверждаться хамством. Так что если вы еще живы, не лежите на столе в прозектуре и у вас есть амбиции, – хамите, и успех в делах будет обеспечен… Только никогда не произносите – «прости, пожалуйста»!

Санитар подавал инструменты, прозектор торопил его, говоря, что надо спешить, времени мало. Интересно, о каком «времени» говорит прозектор? Лично мое «время» уже кончилось. Теперь оно называется «вечность», а «вечности» не может быть «много» или «мало». И вдруг я понял! Говоря «время», он имел в виду совсем не меня, а время биологической жизни моих органов! Они еще живы! Если все делать быстро, они могут пригодиться, могут кого-то спасти, продлить жизнь. Я ДОНОР! Я донор. Донор…

Но простите, пожалуйста, если вы такие здоровые, мои дорогие органы, если вы можете спасти чью-то жизнь, почему вы все вместе не спасли меня, мою жизнь?! Может, моя жизнь вам показалась не такой важной, не такой ценной, как жизнь тех, в кого вас пересадят? Может, я вас чем-нибудь обидел? Если – да, почему молчали? Ни боли, ни жалоб, ни даже малейшего укола. Дежавю… Такое со мной уже было. Тихо, без жалоб, слез и скандалов ушла из моей жизни жена. Оказывается, ее раздражало, что я дважды в день, утром и вечером, моюсь в душе. А иногда и ночью, если она допускала меня к себе. Ночное мытье ее особенно раздражало: – Ты так спешишь смыть с себя мой запах…