Цивилизация перед судом истории. Мир и запад - Арнольд Тойнби

План Маршалла устраняет еще одно из тех препятствий объединению Европы, о которых мы упоминали. Тенденция индустриальной системы к расширению масштаба своих операций до общемирового уровня определенно дает аргументы против простой региональной европейской группировки. Если план Маршалла принесет ожидаемые плоды, то это в конце концов поможет спасти страны Западной Европы, встроив их в экономическую систему, которая группируется вокруг Соединенных Штатов и как результат будет охватывать весь мир, за исключением советской сферы; ибо западноевропейские страны приведут за собой свои африканские и азиатские владения и протектораты, а Соединенные Штаты — латиноамериканские страны и Китай, и можно рассчитывать, что при этих условиях к союзу присоединятся и члены британского Содружества наций. При таком размахе экономических операций европейский союз, даже если бы он охватывал всю Европу целиком, был бы не более эффективен как экономическая единица, чем национальное государство «город-государство» типа средневековой Венеции. С экономической точки зрения дело выглядит таким образом, как будто Пан-Европа стала уже анахронизмом, еще не будучи созданной; и, пожалуй, европейцам не стоит сожалеть о том, что Пан-Европа оказалась мертворожденной, если им предлагается альтернатива войти в почти всемирную ассоциацию. Если некогда бесспорному господству Европы в мире суждено стать лишь преходящей исторической достопримечательностью, обреченной на гибель, то план Маршалла по крайней мере дает Западной Европе утешительную возможность по-христиански похоронить свое почившее в Бозе превосходство. Эвтаназия, однако, это не выздоровление и не воскрешение. Сужение Европы после Второй мировой войны можно безошибочно считать свершившимся фактом.

Когда я сравниваю последствия двух войн, я вижу не только явно сходные черты, но и заметные различия. По окончании Первой мировой войны мы полагали, что война эта была ужасным, но не значительным препятствием на пути разумного, цивилизованного исторического развития. Мы смотрели на нее как на несчастный случай, вроде железнодорожной катастрофы или землетрясения; и мы воображали, что, как только похороним мертвых и расчистим завалы, мы вернемся к удобной, насыщенной жизни, которая в то время казалась чем-то само собой разумеющимся, как бы врожденным правом человека — во всяком случае, тому незначительному и исключительно привилегированному меньшинству человечества, которое было представлено средним классом демократических индустриальных стран Запада. На этот раз мы, напротив, четко осознаём, что конец боевых действий не останавливает хода истории.

Что же вызывает такое беспокойство сегодня, причем повсюду — среди американцев и канадцев, у нас в стране, у наших европейских соседей и у русских (после краткого знакомства с русскими в Париже прошлым летом я могу сказать, что мы можем оценивать ощущения русских вполне адекватно по аналогии с нашими собственными)?

Я изложу вам собственную точку зрения, достаточно спорную, как вы увидите. Я полагаю, что это угрожающее положение — вопрос политический, а не экономический и что вопрос не в том, будет ли мир объединен политически в скором времени. Я уверен — и это, пожалуй, самое спорное из моих утверждений, но я искренне говорю то, что думаю, — что скорое политическое объединение мира — вопрос предрешенный. (Если вы возьмете всего два фактора — степень нашей нынешней взаимозависимости и смертоносный характер сегодняшних вооружений — и свяжете их друг с другом, я не вижу, к какому иному выводу можно прийти.) Я думаю, что самый главный и трудный политический вопрос сегодняшнего дня не в том, будет ли мир объединен политически, а в том, в каком из двух альтернативных направлений может пойти объединение.

Существует старомодный и неприятно знакомый путь постоянных военных столкновений, который приведет к горькому концу, когда одна уцелевшая великая держава «нокаутирует» последнего из оставшихся соперников и установит мир на земле при помощи силы. Именно таким путем греко-римский мир был объединен Римом в I веке до н. э., а Дальний Восток — в III веке до н. э. княжеством Цинь по тому же римскому рецепту. Кроме того, существует новый опыт кооперативного правления миром — нет, пожалуй, не совсем новый, ибо и раньше предпринимались тщетные попытки найти совместный выход из всех бед, закончившиеся тем, что силовыми методами были приняты Pax Romana и Pax Sinica; правда, в наши дни наши собственные попытки добиться второго, более приемлемого варианта настолько более решительны и осознанны, что мы вполне можем рассматривать их как отправную точку. Первой нашей попыткой было создание Лиги Наций, следующей — Организация Объединенных Наций. Совершенно очевидно, что здесь мы вступаем на почти неизведанную почву трудных первопроходческих политических инициатив. Если такая инициатива будет успешной — хотя бы настолько, чтобы уберечь нас от «нокаута», это могло бы открыть совершенно новые перспективы для человечества: перспективы, которые еще ни разу не открывались за последние пять или шесть тысяч лет, когда человечество делало попытки цивилизованного развития.

Возрадовавшись этому проблеску надежды на горизонте, мы рискуем впасть в состояние эйфории, если не примем во внимание протяженность и сложность лежащего между нами и нашей целью. И нам не удастся отвести от себя нокаутирующий удар, если мы не изучим все обстоятельства, которые, к сожалению, говорят о его возможности.

Первое из неблагоприятных обстоятельств, с которыми приходится бороться, — это тот факт, что в течение жизни одного поколения число великих держав высшего материального уровня — если измерять этот уровень в понятиях чисто военного потенциала — сократилось с восьми до двух. Сегодня на арене чисто силовой политики стоят лицом к лицу лишь Соединенные Штаты и Советский Союз. Еще одна мировая война — и может остаться одна-единственная держава, которая даст миру политическое единство старым дедовским способом — по праву победителя.

Поразительно быстрое сокращение числа великих держав высшего материального уровня объясняется внезапным скачкообразным повышением материального уровня жизни, из-за чего державы типа Великобритании или Франции уменьшились в сравнении с державами типа Советского Союза и Соединенных Штатов. Такие внезапные скачки уже случались в истории. Примерно четыре-пять столетий назад державы размером с Венецию или Флоренцию подобным же образом померкли перед только что возникшими державами размера Великобритании и Франции.

Со временем европейские державы, без сомнения, померкли бы по сравнению с Советским Союзом и Соединенными Штатами. Это — неизбежное следствие открытия широких просторов Северной Америки и России и освоения их ресурсов путем широчайшего применения технических методов, частично разработанных в лабораториях Западной Европы в исторически недавнее время. Но этот неизбежный процесс мог идти целое столетие, если бы не кумулятивный эффект двух войн, сжавший это время до трети и даже четверти требуемого времени. Если бы не ускорение, процесс шел бы постепенно, давая всем участникам время приспособиться к нему более или менее безболезненно. После того как войны подтолкнули этот процесс, он принял революционный характер, поставив всех участников в трудное положение.