Язык цветов - Ванесса Диффенбах

Тогда Элизабет повернулась и спустилась по лестнице. Я шла за ней на цыпочках, представляя, как ступени пружинят под ногами. Пройдя десять шагов, Элизабет повернулась и посмотрела на дом. Показала пальцем на башенку. Окно было закрыто, но не занавешено.

– Видишь то окно? – спросила она. – Это чердак, в детстве мы там играли. Когда меня отправили в интернат – мне было десять, а Кэтрин, наверное, семнадцать, – она сделала там студию. Она была очень талантлива. Могла бы поступить в любой художественный институт, где угодно, в любом штате. Но ей не хотелось оставлять мать одну. – Элизабет замолкла, и мы обе посмотрели на окно. Стекло было в пыли и грязных потеках. Что происходит внутри, мы не видели.

– Она там, – сказала Элизабет. – Я точно знаю. Как думаешь, может, она не слышала, как мы стучимся?

Если Кэтрин была в доме, она не могла не слышать, как мы стучались. Дом был невысоким, всего два этажа. Но в глазах Элизабет теплилась надежда, и я не могла сказать ей правду.

– Не знаю, – ответила я, – может быть.

– Кэтрин! – выкрикнула Элизабет. Окно не открылось, и я не видела движения внутри. – Может, она спит?

– Давай просто уйдем, – сказала я и потянула Элизабет за рукав.

– Не уйдем, пока она не поймет, что мы здесь были. Если она увидит нас и не спустится, ее чувства будут мне ясны.

Элизабет повернулась и стала носком ботинка рыть землю у ближайшей клумбы. Наклонилась и взяла камень – круглый, шероховатый, размером с грецкий орех – и легко бросила, целясь в окно. Камень отскочил от черепичной крыши и упал на землю всего в нескольких шагах от нас. Она снова подняла его и снова бросила, и опять промахнулась.

Мне надоело, я выхватила у нее камень и бросила в окно. Он попал в цель и пробил стекло как пуля; в центре окна образовался ровный круг. Повернувшись к Элизабет, я увидела, что она закрыла уши руками, сжала губы и зажмурилась.

– Ох, Виктория, – проговорила она. – Ты слишком сильно кинула. Слишком, слишком сильно!

Она открыла глаза и посмотрела на окно. Я проследила за ее взглядом. В окне показалась тонкая бледная рука; пальцы сомкнулись на шнурах. За разбитым окном опустились жалюзи. Элизабет вздохнула; ее глаза были по-прежнему обращены туда, где только что мелькнула рука.

– Пойдем, – сказала я, взяла ее за локоть и потащила к дороге. Ее ноги переступали медленно, точно по песку, и я тихонько увлекала ее вперед. Помогла ей сесть в машину, повернулась и закрыла металлические ворота.

5

Всю неделю я не спала, и на работе от меня не было никакого толку. Меховой пол никак не высыхал, и каждый раз, когда я ложилась, влага проникала под рубашку, как руки Гранта – постоянное напоминание о его прикосновении. Когда заснуть все же удавалось, мне снилось, что объектив фотоаппарата направлен на мою голую кожу и снимает мои запястья, шею, соски. Я ходила по пустым улицам и слышала щелчки затвора; оглядывалась, ожидая, что Грант стоит позади. Но его не было.

Моя внезапная неспособность связывать слова во фразы и обращаться с кассой не ускользнула от Ренаты. Стояла неделя перед Днем благодарения, и лавка гудела, но Рената отправила меня в подсобку с охапками оранжевых и желтых цветов и яркими сухими осенними листьями. Она вручила мне книгу с фотографиями праздничных композиций, но я ее даже не открыла. Мое состояние нельзя было назвать бодрствованием, однако составлять букеты я могла бы и во сне. Рената приносила заказы, наскоро записанные на листке бумаги, и возвращалась, когда они были готовы.

В пятницу, когда праздничный переполох остался позади, Рената отправила меня в подсобку подметать пол и чистить стол шкуркой, поскольку тот уже начал коробиться и трескаться – много лет во время работы его заливали водой. Когда через час она пришла проверить, как идут дела, я спала на животе, упав на стол и прижавшись щекой к грубой поверхности дерева.

Она встряхнула меня. Я так и уснула со шкуркой в руках, и подушечки пальцев стали шероховатыми в тех местах, где к ней прижимались.

– Если бы покупатели не хотели видеть именно тебя, я бы тебя уволила, – сказала Рената, но в голосе ее звучала смешинка, не гнев. Наверное, думает, что я влюбилась. Правда, однако, намного сложнее. – Вставай, – добавила она. – К тебе та же дама, что и в прошлый раз.

Я вздохнула. Красные розы кончились.

Женщина стояла, облокотившись на прилавок. На ней был яблочно-зеленый плащ, а рядом с ней, в таком же плаще с поясом, только красном, стояла другая. Она была моложе и красивее. Их черные сапоги промокли. Я выглянула на улицу. Дождь вернулся, стоило моей одежде и комнате просохнуть с прошлой недели. Я поежилась.

– Вот она, знаменитая Виктория, – сказала моя знакомая, показывая на меня. – Виктория, это моя сестра Аннемари. Меня зовут Бетани. – Она протянула руку, и я пожала ее, чувствуя, как кости трещат от ее мощной хватки.

– Как вы? – спросила я.

– Лучше не бывает, – ответила Бетани. Сестрица покачала головой и отвернулась. – День благодарения я провела с Рэем. Мы никогда не готовили праздничный ужин, вот и остались с непрожаренной индейкой и томатным супом из банки. Но как было здорово, – мечтательно вздохнула она. По ее лицу было ясно, что она имеет в виду не только суп. Сестрица застонала.

– А кто такой Рэй? – спросила я. В дверях возникла Рената с метлой, и, увидев ее вопрошающий взгляд, я отвела глаза.

– Знакомый с работы. Раньше мы только жаловались друг другу на неудобные стулья, а тут в прошлую среду он вдруг подошел ко мне и пригласил на свидание!

Завтра Бетани планировала провести время с Рэем и просила букет для украшения квартиры – что-нибудь соблазнительное, сказала она, зардевшись, но не вызывающее.

– Не орхидеи, – сказала она, словно орхидея, символ утонченной красоты, имела какое-то отношение к сексу.

– А для вашей сестры? – спросила я.

Аннемари замялась, но, когда ее сестра принялась описывать подробности ее личной жизни, протестовать не стала.

– Она замужем, – сказала Бетани таким тоном, точно самим этим словом все проблемы в жизни Аннемари легко объяснялись. – Но переживает, что муж потерял к ней интерес. А вы только посмотрите на нее – разве такое может быть? И тем не менее они… ну, вы понимаете. Не занимались этим уже давно.

Аннемари смотрела в окно, не говоря ни слова в защиту своего мужа или брака.

– Ясно, – проговорила я. – Тогда завтра?

– К двенадцати, – ответила Бетани. – А потом весь день буду убираться.

– Аннемари, – сказала я, – как вам двенадцать, подходит?

Аннемари ответила не сразу. Она понюхала розы и георгины – остатки желто-оранжевого изобилия. А когда подняла глаза, в них была пустота, которую я знала так хорошо. Она кивнула.

– Да, – ответила она. – Пожалуйста.

– Тогда до завтра, – сказала я, и они ушли.