Голова ведьмы - Генри Райдер Хаггард

– Ты рано пришла.

– Да, мне хотелось сбежать от Флоренс и обо всем хорошенько подумать. Ты даже не представляешь, какой неприятной она может быть. Она кажется всеведущей. Например, она знала, что мы вчера провели вечер вместе. За завтраком она сказала, что надеется, что мне понравилась морская прогулка при лунном свете.

– Она колдунья! И что ты ей ответила?

– Я сказала, что мне очень понравилось. К счастью, тетушка не обратила на это внимания.

– Почему ты не сказала, что мы помолвлены? Ведь мы помолвлены, ты знаешь об этом?

– Да, думаю – это так.

– «Думаю»! Никаких «думаю»! И потом, если мы не помолвлены – то что же тогда между нами?

– Ах, Эрнест, это так абсурдно звучит – быть помолвленной с мальчиком! Я люблю тебя, дорогой мой, люблю всей душой, но как я могу сказать, что мы помолвлены?

Эрнест вскочил, охваченный гневом.

– Я скажу тебе вот что, Ева: если я недостаточно хорош, чтобы объявить о наших отношениях, значит, я недостаточно хорош и для самих отношений! Да, пусть мальчик. Мне двадцать один год, это правда! Вечно все сводится к тому, что я слишком молод – как будто это вечно будет моим недостатком, как будто я не повзрослею! Разве ты не можешь подождать год или два?! – в глазах Эрнеста закипали злые слезы.

– О Эрнест, Эрнест, будь же разумен, дорогой! Зачем злиться и расстраивать меня? Иди сюда и сядь со мной, дорогой. Скажи, а разве я не заслуживаю немного терпения? Насколько я понимаю, о нашем браке сейчас не может быть и речи, и потому вопрос состоит в том, стоит ли кричать во всеуслышание о нашей помолвке – это лишь даст пищу слухам и может не понравиться твоему дяде.

– О боги! – выдохнул он – Я совсем забыл!

Усевшись обратно на камень, Эрнест немедленно рассказал Еве о разговоре с дядей. Она слушала молча, а когда он закончил, тихо сказала:

– Все это очень плохо.

– Да, довольно плохо, но что же делать?

– Сейчас, во всяком случае, ничего сделать нельзя.

– Должен ли я все честно ему рассказать?

– Нет, нет, не сейчас, будет только хуже. Мы должны подождать, дорогой. Ты уедешь на пару месяцев, как и планировал, а когда вернешься – мы посмотрим, что можно сделать.

– Но, дражайшая моя, я не хочу тебя оставлять одну, это разрывает мне сердце.

– Дорогой, я знаю, что это нелегко, но так надо. Ты не смог бы оставаться здесь и ничего не сказать о… нашей помолвке, а это привело бы только к тому, что твой дядя рассердился бы на тебя. Нет, тебе лучше уехать, Эрнест, а я пока постараюсь заслужить симпатии мистера Кардуса; если же мне это не удастся, то когда ты вернешься, мы составим новый план. Может быть, за это время ты вообще согласишься с доводами дяди и захочешь жениться на Дороти. Она ведь будет тебе лучшей женой, чем я, дорогой мой.

– Ева, как ты можешь такое говорить? Это немилосердно!

– А почему нет, Эрнест? Это же правда. Ну да, я знаю, что выгляжу лучше, все так думают – но Дороти гораздо умнее меня и уж во всяком случае – у нее большое сердце, гораздо больше, чем мое, хотя, честно говоря, я сейчас чувствую себя так, будто я – одно огромное сердце. Честное слово, Эрнест, тебе лучше подумать и пересмотреть свое решение. Откажись – и забудь про меня, дорогой мой, это убережет тебя от неприятностей. Я чувствую, что надвигается беда, это просто носится в воздухе. Женись лучше на Дороти и оставь меня наедине с моей печалью. Я освобождаю тебя, Эрнест!

С этими словами Ева разразилась плачем.

– Я подожду отказываться от тебя, пока ты не откажешься от меня, – сказал Эрнест, найдя способ осушить ее слезы. – А что до «забыть» – я никогда не смогу этого сделать. Пожалуйста, дорогая моя, не говори так больше – это убивает меня.

– Хорошо, Эрнест, тогда давай поклянемся в вечной верности друг другу… но я знаю наверняка, что принесу тебе несчастье.

– Что ж, это цена, которую мужчины платят за улыбки таких женщин, как ты, – отвечал Эрнест. – Пускай будет несчастье – я не боюсь его, ведь я знаю, что ты меня любишь. Когда я потеряю твою любовь – вот тогда и только тогда я сочту, что заплатил за нее слишком дорого.

В течение всей последующей жизни Эрнесту не раз придется вспомнить эти слова…

В жизни есть некоторые сцены, довольно тривиальные на первый взгляд, однако особенно четко запечатлевающиеся в нашей памяти и хранящиеся там долгие годы в своей первозданной яркости. Можно забыть события, окружавшие эти сцены; они сольются в единый тусклый фон и будут неотличимы друг от друга, как деревья в лесу, на которые вы смотрите с большой высоты. Однако отдельные сцены или лица будут видны нам так же ясно, как если бы мы переживали тот самый момент в настоящем. Это может быть сцена из далекого детства, например – рыба, плеснувшая хвостом по воде под деревенским шатким мостиком. Сколько с тех пор мы видели рыб и рек – видели и забыли… но эта маленькая рыбка навсегда затаилась в хранилище нашей памяти, где до поры до времени спят воспоминания, которым не суждено быть стертыми никогда…

Именно так – с отчетливой фотографической ясностью – запечатлелась в памяти Эрнеста сцена прощания с Евой на следующее утро, утро его отъезда за границу. Это было публичное прощание, потому что, как это часто случается с юными влюбленными, у них не было возможности попрощаться наедине. Все собрались в маленькой гостиной коттеджа мисс Чезвик: сама мисс Чезвик сидела на стуле с высокой прямой спинкой в нише у окна; Эрнест – возле стола, чувствуя себя крайне неудобно; Ева по другую сторону стола – сжимая в руках альбом и старательно разглядывая его. Позади всех, небрежно облокотившись на спинку стула, стояла Флоренс, постаравшаяся встать так, чтобы никто не мог толком разглядеть ее лица, а сама она видела всех. Эрнест со своего места видел лишь очертания ее смуглого личика, да чувствовал быстрые взгляды ее настороженных карих глаз.

Они сидели так довольно долго, хотя впоследствии он не мог вспомнить, о чем они говорили, – в памяти остались лишь образы и сама эта сцена.

Затем, наконец, наступил и самый ужасный момент – он понял, что пора уходить, и начал прощаться. Мисс Чезвик сказала что-то о том, как ему повезло, что он едет во Францию и Италию, и предупредила, чтобы он был осторожен и не терял голову от красоты заграничных девиц. Эрнест пересек комнату и обменялся рукопожатиями с Флоренс, которая хладнокровно улыбнулась ему в лицо, не сводя с него своих пронзительных глаз. В последнюю очередь он подошел к Еве, и она в замешательстве уронила свой альбом и носовой платок, поднимаясь со стула и протягивая ему руку. Он наклонился и поднял их; альбом положил на стол, а крошечный кусочек ткани, обшитый кружевами, сжал в кулаке и не отдал – это был единственный сувенир на память о Еве. Затем он взял девушку за руку и на мгновение взглянул ей в лицо. На губах Евы играла улыбка, но лицо было бледным и каким-то отчаянным. Расставаться было невыносимо тяжело.