Яхта. История с рассуждениями - Нонна Ананиева

– Сев, ты прав, надо менять среду и физику человека, то есть его возможности, – Никита налил себе еще вина, – природу человеческую. Мы о себе очень мало знаем. Знания нужны, новая наука, новые трансформации, особенно в нашей углеводородной стране.

– А физиологию тоже будем менять? – спросила Мари.

– Ни физиологию, ни деньги никто пока не отменял, – наконец-то улыбнулся Сева. – Начинаем с сознания, ведь так? – спросил он Никиту.

– И с психики, – ответил тот. Он так хорошо себя чувствовал, самому не верилось. – Хватит уже придумывать себе врагов и боеголовки, как будто нам, людям, не о чем больше думать.

– Я опять про итальянского Буратино, – сказал Мухаммед, – вы меня перебили. Человек, любой, – это же часть природы, точнее, даже часть его живого вещества. Почему у рыбы или черепахи нет национальности? У душ ведь тоже нет. Или у всяких там полевых сущностей.

– У них, может, национальностей и нет, дорогой, но волк сжирает зайца без суда и следствия, – ответил Сева.

– Сев, ты что? Волки волков не едят и бомбы друг на друга не кидают, – возразил Никита. – Их агрессия – дабы прокормиться, а не жажда крови ради грабежа и власти. Мы мясо с рыбой тоже пока еще едим.

– Правда, под соусом, на фарфоровой тарелке, и без искусства Винченце не тот вкус, – послышался голос притихшей и задумчивой Саломеи. – Значит, нам нужны знания, которые дадут новые и другие мысли, идеи и теории, а проблема в носителе, так? И априори их не может быть большинство, точнее, даже, как и всегда, наука для избранных.

– А избранных надо охранять, а то их уведут за другой вкусный стол. Я об этом, – сказал Олег.

– Он у нас народился национально мыслящим патриотом, защищающим межнациональный интеллект, мне лично так кажется, – вставил Сева. – Саломея, многоуважаемая, у тебя к нему других вопросов нет? У меня вот есть.

– Я готов ответить на все вопросы, – тут же согласился Олег. – Мне только кажется, что можно немного отдохнуть после ужина и опять собраться, ну, скажем, часа через два.

Все согласились.

Он открыл дверь и сразу посмотрел на кровать – все было на месте. Вспомнив Мухаммеда, улыбнулся своим страхам. И еще – своему желанию, ясному и сильному. Как будто он ждал этих минут годы. Работал, помогал, встречался, спасал, терял, злился, тратил, учился, жил – чтобы все это сейчас, всего себя, которого сумел выдолбить из куска «белого мрамора», как гений Возрождения, плохого и хорошего, бросить к ее ногам. Сладкие, кружащие голову ощущения слияния души и тела, летящего розового потока – только к ней. Он уже был на вершине оттого, что это чувствовал, что неожиданно очнулся, почти не веря своему поющему сердцу.

Когда-то давно он жил на даче у друга своего отца, засекреченного математика, Якова Савельевича. У того была огромная библиотека, которая поставила его на ноги.

– Научись выражать свои мысли и ощущения через слово, только тогда ты приблизишься к пониманию самого себя. Язык безмерен и всесилен. В книге сюжет вторичен, как либретто в опере, – сказал однажды за завтраком Яков Савельевич.

– А в жизни? – спросил он.

– Все надо делать осознанно. Даже порыв души должен быть осознанным.

– А разве душа несвободна? Не все же желания и чувства приходят осознанно.

– Тебе так кажется. Людям же хочется разных историй. А то, что им хочется, зависит от их внутреннего мира.

– А подсознание? А инстинкты? А ревность? – почему-то сказал он.

– Зачем тебе думать о ревности, сынок? Хотя подумай… – Яков Савельевич встал и принес ему томик Цветаевой. – Вот тебе о душе. От богини.

В шестнадцать лет мироздание только начинается, но он усвоил: боль надо называть болью, предательство предательством, помощь помощью, а смятение души ждет, когда его поймут, иначе оно ничего не родит и канет.

И сейчас он понимал себя и хотел ее всю, дождавшись в себе этого ощущения – влюбленности.

Она молча направилась в ванную, как только вошла в каюту. Он сел в кресло, включил музыку и передумал спешить. Он не сомневался, что, печальная и расстроенная, быть может, опять получившая пощечину от жизни за свою никуда не девшуюся веру в людей и всегда жившее в ней желание доверять и помогать, она, его появившаяся фея, обязательно его поймет. Он многое ей расскажет о себе, потому что видел в ее грустных карих глазах те самые дали, на которые положили жизни и свою гениальность самые сильные художники мира, которых он чувствовал. Он уже не помнил себя таким взволнованным и парящим, ему не хотелось думать ни о какой приземленности, выставить всю суету за дверь этой волшебной каюты, остаться с ней наедине, упиваться ее голосом и просто смотреть на эту стать.

– Почему ты ни разу не позвонил, не встретился со мной? – Она села на кровать со своей стороны, поджав ногу, как девчонка. Тело просвечивало через шелк красного халатика в белую и коричневую полоски.

– Я почти уже позвонил, я очень хотел, я не успел, потом катастрофа, потом я уехал на два месяца в Азию. – «Ты мне очень нравишься», – хотелось сказать вместо этого.

– Ладно, была плохая погода, и тебе не в чем было выйти за хлебом, – бывает. А что ты хотел мне сказать, так подходит? – Влажные волосы чуть кудрявились, лицо стало живым и нежным.

– Я не мог прийти с пустыми руками. Разбирался со всей этой командой хорошо живущих рядом с тобой.

– Еще скажи, что ты хотел мне помочь, наивной тетке, скорбящей по своему американскому мужу. – Саломея злилась. Она еще не успокоилась. Она не любила ошибаться, и даже не столько в работе как таковой, сколько в людях.

– Я еще не знал тебя, но стал собирать тебя по крупицам. Я встретился в Нью-Йорке со Стеллой. И это было главной встречей, она поставила многое на свои места. Хочешь, я заставлю всех их признаться: Ханну, Никиту, Виолетту… – Он наконец-то говорил с ней открыто, взволнованно, потому что долго шел к этому разговору, сталкиваясь с ситуацией, очень похожей на собственную, когда продолжительно и старательно плетется витиеватая сеть корысти, замешанная на предательстве и лжи вокруг достойного человека. Олег не раз спрашивал себя, почему он все это делал – не сомневался, ездил, тратил время и собственные средства, разбирался, притворялся, хитрил, – только из-за того, чтобы поймать истину за хвост, доказать себе самому собственную порядочность? Так, конечно, но постепенно он начал понимать, что уже не мог остановиться, что она из тех, на которых все держится, которые везут остальных, подставляя свои плечи и принимая удары на себя, и им действительно труднее. Таких, как она, не жалеют, не замечают их уставшего взгляда и нахлынувшей безысходности, а их радость или удача кажется обычным солнечным днем на берегу южного моря. Там все дни такие – курорт. Сейчас, находясь с ней рядом чуть более двух суток, он увидел даже больше, чем ожидал. Стелла рассказала ему, что могла, о ее личной жизни, о Пите.

– Олег, мне кажется, простите, у вас личный интерес к Саломее. Я это вижу, – смело, по-американски заявила Стелла.