Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

одна тысяча девятьсот тридцать шестом году дед полностью отчаялся правильно сложить все части своей возлюбленной, на которые она была в свое время распилена. От одиночества страдала не только душа, но и плоть его, и потому он завел интрижку с медиумом Анной Меллони Расмуссен[45]. Так, во всяком случае, утверждает Варинька. У меня есть сомнения на сей счет, но если это правда, то я с радостью прощаю деду минутную слабость, проявленную после шестнадцати лет безуспешных попыток пробиться к сердцу собственной жены и наладить с нею духовный контакт.

Дело происходило в годы расцвета спиритизма, а Меллони из района Нёрребро была известна всей стране своими эксцентрическими сеансами. Она заставляла столы парить в воздухе и с помощью постукиваний получала известия от трехтысячелетнего египетского врача по имени Лазарус, который принадлежал к той, другой стороне. Снизу к тому же доносилась зажигательная музыка, и все присутствующие на месте посвящались в новую веру. В том числе и дед.

Впоследствии професор Плум тайком заснял один из сеансов Анны на камеру и выяснил, что музыку воспроизводила сама медиум на спрятанной под столом цитре благодаря достойной классного эквилибриста мастерской работе ног. Сама же она кончила тем, что стала героиней одной из написанных специально для ревю песенок Ливы Веель[46].

Однако уже в тридцать шестом году Варинька заподозрила неладное. Она с таким азартом поносила спиритические сеансы, что дед в конце концов был вынужден выбросить на ринг белое полотенце. Вариньку раздражало, что ее собственная четырнадцатилетняя дочь Ева предсказывала события, которые, по ее словам, привиделись ей во сне. Жертва моды. Нет, с этой чушью пора заканчивать.

– Между небом и землей? Шли бы они все в жопу! Надо же такую хреновину придумать!

Потом она закуривала женскую сигарку и шла заваривать очередной чайник знаменитого русского дегтярного напитка – чифиря.

Все детство я обжигаю язык об этот наркотический чай из самовара, но плакать при Вареньке не решаюсь. Да и не приносит плач никакой выгоды. И потому слезы мои таятся под веками и давят на мою гордость, а губы трескаются, точно грецкий орех.

– Соберись! – говорит Варинька.

Жирная треска извивается и бьет хвостом, безуспешно пытаясь выбраться со сковородки. Еда эта, с огромными и отвратительными рыбьими костями, внушает ужас.

Варинька упорствует в своем пристрастии к костям. Во всех видах. Она их вообще не вынимает – ни из рыбы, ни из языка своего.

– Не болтай за едой, Эстер.

Стоит Ольге поцеловать ее в щеку, тотчас же следует отпор:

– Прекрати лизаться.

Памятуя сие изречение, сестра моя всегда облизывает человеку лицо, чтобы выказать свое восхищение. Ольга, точно лосось, плывет против течения просто из чувства противоречия.

– Лосось своим хвостом создает турбулентность и использует встречную волну для того, чтобы торпедой проскользнуть выше по речке, – уточняет Филиппа из своего угла.

Когда родители наши в отъезде, правила жизни устанавливает Варинька:

– Так, зачем вам сегодня в школу?! Мне как раз трех партнеров для карт не хватает!

И бабушка моя разделывает нас под орех в русского дурака. После карт на столе появляется «Матадор»[47]. И в мгновение ока Варинька становится обладателем самых дорогих участков земли, а кончается дело тем, что она платит нам реальные деньги, чтобы ее автомобили могли разъезжать по всей доске и подвозить ее к самым шикарным отелям, каковыми она владеет. И все это для того, чтобы атмосфера праздника не улетучилась.

Филиппа вообще-то с бо́льшим удовольствием отправилась бы на урок физики в гимназию, куда она только что поступила, но и старшая моя сестра не смеет перечить бабуле.

Кое-что о мужчинах

Лилии для Греты поступают прямиком с кладбища. «Зачем свежим цветам пропадать, тем более что никто их не хватится». Так, наверное, рассуждает он, этот Могильщик. Надо только содрать шелковую ленточку, обвивающую стебли, и всё – цветочки как новенькие.

– Уж сколько раз он преподносил ей букеты с надписью «Покойся с миром» на траурной ленте, – сухо замечает Йохан.

– Женщины тащатся от цветов, – объясняет Могильщик. – Но будь осторожен! Не забывай, что у них в глазах мебеля так и мелькают.

В один из тех редких моментов, когда у Могильщика, который знает, что путь к сердцу Греты лежит через любовь к детям, миролюбивое настроение, Йохан получает в подарок аквариум с гуппи. Аквариум крепче других вещей связывает мальчика с его возлюбленной Несси из Шотландии.

Он живет этими рыбками, но через равные промежутки времени их стая уполовинивается. В чем причина, долгое время остается загадкой. Йохана мучают кошмары, он подозревает, что это отец вылавливает по ночам гуппи из аквариума и хоронит их в маленьких могилках на кладбище вместе с прожорливыми зубными протезами.

Но как-то утром Йохан застает младшую сестренку в ванной с рыбками в руках.

– Их надо выпустить в море, здесь у них ушки болят, – шепчет она, пока Могильщик гоняет Грету по дому.

Дескать, опять у нее яйца не всмятку, а вкрутую получились и кофе жидковат.

Йохан не успевает помешать Вибеке выпустить гуппи в умывальник. Правда, несколько рыбок остаются в раковине, и теперь отсвечивают в ней всеми цветами радуги.

– Я нашла для них аварийный выход через канализацию, – объясняет она Йохану. Он глубоко вздыхает, но, жалея сестренку, не собирается ругать ее.

Вибеке дарует гуппи свободу в Эресунне, где они, по ее мнению, смогут хоть немного насладиться плаванием на спине. Ну а если рыбки подохнут по пути, они, по крайней мере, найдут место последнего упокоения в море и под открытым небом. Любые уловки оправданны, лишь бы только не слышать дома этих криков, считает Вибеке.

Когда у Могильщика меняется настроение, Йохан берет сторону матери. А такое безнаказанно не проходит.

– Оставь ее в покое, – настойчивым голосом говорит Йохан.

Могильщик долго и без единого слова смотрит на сына. И держит взгляд, пока Йохан не опускает глаза. Молчание – самое страшное оружие.

Следующим утром аквариум с гуппи и зеленой сеткой исчезает из дома. Остается только корм для рыбок. Всю неделю Йохан отказывается от еды.

Конец октября, ночь сняла свои бархатные перчатки. Дождь оставляет капли на стеклах, а наш квартал оккупируют чайки. Они вновь обрели наглую уверенность в себе и, словно банда рокеров, преследуют меня на всем долгом пути по Амагерскому пляжу и парку. На огромном грязно-зеленого цвета небе отражаются темно-фиолетовые тени стоящих напротив зданий, но, по-видимому, лишь я одна могу оценить этот факт по достоинству. Великий колорист нашего рода.

Мимо