Убийца первого кла$$а - Сергей Дышев

— Не дождетесь, — парировал возникший Лупандер, уже поняв, что его в легкую дурачат.

— В общем, попроси, чтобы привезли спортивный костюм, тапочки без шнурков, пару комплектов нижнего белья, бритву — желательно механическую заводную, чтобы не было опять-таки соблазну, — конкретизировал Баздырев, которому уже наскучил Лупандер, — одеколон нельзя — выпьешь, денег нельзя — охрану опять таки соблазнять, ремень — это отберем, ну, и под ноль побреем, чтоб вшей не разводил.

Лупандер, уже, видно, пожалевший, что подписался на добровольное заточение, возмутился:

— Вы не имеете право стричь наголо, как овцу! Это противоречит Конвенции прав заключенных и узников совести.

— Не хотите — не надо, стрижка бесплатная, кстати, придаст вам больше авторитетности среди уркаганов.

— Каких уркаганов?! Я только на одиночку подписываюсь! — У Лупандера уже стали предательски трястись руки.

— В одиночку на одну ночку! — зевнул Куроедов. — Будет тебе одиночка.

— А почему вы вдруг на «ты» перешли? — зло спросил Лупандер, которого неприятно покоробило, когда сначала неотесанный Баздырев перешел на фамильярный тон, а затем — и внешне благовоспитанный следователь Куроедов.

Иван веско ответил:

— К заключенным, то бишь зэкам, практикуется обращение исключительно на «ты».

— Чтобы сразу усвоили свой пониженный социальный статус, — добавил Баздырев. — Ну что, часу тебе хватит, чтобы определиться со шмотьем-мытьем? Давай по-шустрому, а то у нас к вечеру в ИВС, как в гостинице, все номера заполняются. И чтоб никаких колющих, режущих, стеклянных предметов, мобильных телефонов. Презервативы тоже запрещены.

— А они еще зачем? — изумился Лупандер.

— Ну, это если одиночную камеру предоставить возможности нет… Ну, в общем, понимаешь, не мальчик…

— Да ну вас. — Лупандера передернуло.

— В общем, собирайте все необходимое и — ждите на первом этаже, — распорядился Баздырев.

— Большое спасибо.

— На здоровье! Кстати, а как ваши раны? — поинтересовался Баздырев.

— Почти не беспокоят. Врач будет приезжать на перевязки!

— По записи — и только с моего разрешения, — предупредил Куроедов, которому тоже смертельно наскучил Лупандер.

Тюрьма — не лучшее место для осмысления итогов жизни.

Без авторства

Через час Лупандер вновь приехал в «околоток», спросил у дежурного, где Баздырев или Куроедов.

— Вам ведь в изолятор, по личному желанию? — вежливо спросил офицер.

— Да, — кивнул Лупандер, поправив увесистую спортивную сумку на плече.

— Пойдемте, сударь, я вас провожу к Мордасюку.

Дежурный открыл дверь с защелкой, они прошли по коридору — прямиком в помещение изолятора временного содержания. Мордасюком оказался образцово-показательный прапорщик, с каменным лицом идола с острова Пасхи, но при этом изысканно пахнущий одеколоном «шипр». В жесткой, как и положено, форме он тут же провел процедуру осмотра «задержанного» Л.Я. Лупандера: руки на стенку, ладонями на выверт, ноги вширь до упора с подбивкой — «раскоряка». «Снять пиджак, рубашку, галстук, ремень, штаны, приспустить трусы, развязать шнурки — клади на стол, открыть рот. Вывернуть содержимое карманов. Одеться». Расческа, платок, бумажник с документами, ключи прапорщика не заинтересовали, зоркий взгляд Мордасюка застыл на оторванных из блокнота страничках.

— А это что? — подозрительно спросил он и прочитал: — Старые клише, старые клише, Истертые буквы остались в душе. Слова — сочетанья, ноты — октавы, Что нужно творцу для подлинной славы?.. Так-так… Истертая бронза сверкает… — в деньгах! Это что — пособие для фальшивомонетчиков в завуалированной, так сказать, форме?

— Да какое еще пособие?! Каких деньгах?! — ужаснулся Лупандер. — Это мои стихи, так сказать, грешил в молодости. Сейчас тоже вот попробовал, так сказать, осенило…

— Грешил, говоришь, — зловеще усмехнулся Мордасюк и постановил: — Пособиеприобщим к уголовному делу! Следствие разберется… — и по-свойски добавил: — Мордасюка, гражданин заключенный, не обманешь! Я за службу знаешь, сколько бдительности понапроявлял? У меня благодарностей и поощрений больше, чем у тебя волос на голове! Я даже находил иголки, спрятанные под ногтями!

Лупандера передернуло, и ему уже не стало жаль своих стихов.

А прапорщик принялся за содержимое спортивной сумки. На люминесцентный свет появились французский коньяк, колбаса сырокопченая, огурцы зеленые, шоколад, маца, печенье и халва. Он прощупал по миллиметру спортивный костюм и смену белья, вытащил и положил обратно в сумку туалетные принадлежности. Понюхав, поставил рядом с коньяком одеколон «Superman» американского разлива.

— Все это — не положено! — показал Мордасюк на продукты, коньяк и одеколон.

Лупандер отважился возмутиться:

— Позвольте, у меня по договоренности другой режим — договорной.

— А ну, закрыл хлебало! Еще скажи — коммерческий! — сурово, но беззлобно отреагировал страж порядка. — Режим тут один, дядя, особо строгий. Ну а для таких, как ты, ерепенистых — просто беспощадный.

В завершение Мордасюк проверил содержимое положенного количества сигарет — способом разламывания их пополам.

«Казнь» сигарет настроила в конце концов Лупандера на веселый, этакий философско-созерцательный лад.

— А вы какой одеколон используете, товарищ прапорщик — «Тройной» или «Шипр»?

— А тебе-то чего? Ну, «Шипр».

— Хочешь, я тебе свой подарю?

— Не хочу. У него запах больно хреновый, какой-то голубоватый, — отреагировал он и задушевно пооткровенничал: — Тут, чтоб тюрьмой, чтоб вашим братом не провоняться, «Шипр» лучше всего подходит. А это всё свое, спиртные и пищевые продукты, — он показал на стол, — получишь, когда освободишься. Вопросы?

— Все понятно.

— Загудной! — крикнул прапорщик в коридор, разделенный на решетчатые двери.

Из подсобного помещения выглянул сержант, отомкнул ломовым ключом замок, вошел, поигрывая наручниками и напевая:

— Живу без ласки, боль в душе затая, всю жизнь быть в маске — судьба моя!

— Давай его в пятую.

— Понял, — прервав арию, Загудной приказал: — Руки за спину, гражданин!

Лупандер пожал плечами; игра по его заказу приобретала все более насыщенный колорит. Сержант быстро замкнул на его запястьях наручники, прихватил облегченную сумку. А Мордасюк в мгновение ока вздернул, как на дыбе, сцепленные Лёнины руки. Он ойкнул, крякнул, взвыл от обиды, но, получив легкого пинка коленкой, бодро пошел без вербальной команды, под заботливыми руками конвоиров.