Метро 2033. На краю пропасти - Юрий Харитонов

– Ну, «патент на взрослых», начнем? – спросил проводник Евгений Купцов – матерый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, следящий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, следящий за наполнением закромов необходимыми предметами – тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «патентом на взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми – вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

– Так что, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, – проводник указал рукой в сторону ворот, – бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока еще есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, какое душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придется на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… – он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. – Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

– Тогда живо закидываемся в телегу! – скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ведении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто вернулся живым из давнего похода на Владимир.

Будущие стрельцы спорить не стали и шустро забрались в телегу, запряженную лошадью. Надо отдать им должное, эти животные не сильно изменились со времен Катастрофы. Шкура стала грубее, размер побольше, да и характер позлее. К такому жеребцу неосторожно подойдешь – точно схлопочешь массивным копытом в лоб… Только пара человек в Юрьеве занималась их разведением, и кроме них, кони никого больше к себе не подпускали. Запрягая же в оглобли, лошадям на глаза вешали шоры, но все равно приближаться было опасно – заклеивать им ноздри никто не собирался, и одним нюхом эти животные могли определить, хозяин рядом или чужой.

– Жень, – настойчиво позвал Митяй.

– Да, юный хозяин, любой ответ за ваши деньги.

– Ох, Купец, и дошутишься ты когда-нибудь… – недовольно пробубнил сын Воеводы.

– Когда дошучусь, сам водить народ за стены и будешь. Ладно, че хотел?

– Почему не на «Тиграх»? – парень указал на ангар справа от ворот, где стояли две бронированные машины «Тигр». – На них же безопасней.

– Безопасней дома, у мамкиной сиськи! А мы ведь не этого хотим? Не? Ну, вот и будем заниматься тем, чем я скажу, и на том, что мне нравится. Всем ясно?

– Да!

– Эй, наверху, – крикнул тут же Купец в сторону надвратной церкви.

Сверху, из узкого окошка высунулся стрелец, недовольно оглядел собравшихся, покрутил у виска, и хитроумный блочный механизм, открывающий двери, пришел в движение. Тяжелые створки скрипнули и медленно разошлись, открываясь ровно настолько, чтобы меж них смогла проехать телега.

Ярос почувствовал, как по телу волнами разбегаются мурашки, сглотнул подступивший к горлу ком и покрепче сжал цевье автомата. Неизвестность неумолимо надвигалась. Бросить сейчас испытание означало навсегда лишить себя привилегий стрельцов, да и простого выхода за ворота, и еще это означало – добровольно запереться в клетке, которая душила на протяжении восемнадцати лет юношу. Яр упрямо сжал губы и натянул платок на лицо. Что бы там ни случилось, значит, так тому и быть! Он не трус и никогда им не был. И скорлупа, в которой юноша всю жизнь находился, дала трещину. Небольшую, но трещину, которая со временем увеличится и выпустит на волю, что бы это ни значило…

Стела прямо за воротами обросла плющом и мхом у основания. Каменные воины с автоматами грозно взирали на выходящих из Юрьева людей. Надпись на камне гласила: «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945». Эти цифры ничего Яру не говорили, но само послание оказалось понятным юноше. «Мы будем мстить за павших, не жалея крови, пока вы сами не захлебнетесь ею…» От застывшего взгляда каменных изваяний по спине снова бежали мурашки. Хотелось бы так же сказать виновникам Большого Трындеца, но где их теперь найти… Если где и живут еще, то явно в местах, недоступных обычному люду. В комфортных условиях, в достатке. Если живут…

Позади стелы возвышался крепостной вал. Он огромным кольцом огибал город, словно еще одно средство защиты от страшного мира.

Повозка повернула направо, по теряющемуся среди травы растрескавшемуся асфальту и, чуть проехав, оказалась на широкой площади, также захваченной зарослями травы и кустарников.

Впереди протянулись торговые ряды: длинные, широкие, одноэтажные, без должного ухода расползшиеся вширь памятники архитектуры, простоявшие без малого сто или больше лет и не выдержавшие исчезновения людей, раскатившиеся, растерявшие свои кирпичики. Меж ними – улица с покосившейся табличкой «Ул. 1-го мая». Ее пересекала другая, неизвестная, так как табличка исчезла, спряталась от любопытных глаз. Здания, окружающие ряды, – сплошь и рядом трехэтажные или немногим повыше, выдержавшие эти двадцать лет запустения, но истерзанные, многоглазые, с выбитыми стеклами и съеденными жуками рамами.

Одинокий скелет автомобиля сбоку, все остальные удрали – подальше от Москвы, подальше от ядовитого, убивающего центра, куда угодно, либо были вовсе убиты – разобраны на запчасти, сожжены в борьбе за право сильного. Внутри скелет, все еще сжимающий рулевое колесо. Видимо, не был он сильным, по крайней мере тогда, когда умирал, отстаивая свое средство спасения…

Все вокруг серое: темно-серое, светло-серое, разнообразно-серое, до тошноты серое… Тоскливо-серое. И дома, печально взирающие на людей, и земля, вырывающаяся из-под растительного покрова, и небо, затянутое тяжелыми тучами, и трава, готовящаяся укрыться снегом. И кажется, душа становится серой, невзрачной и почти мертвой, как и мир вокруг.

Цокот копыт почти не слышен, скрадываемый травой и мхом, успевшими победить дорогу. Какие-то двадцать лет, а живое вот – побеждает. Растворяет все рукотворное, поглощает или прячет. Только скрип тележки разносится по округе, напоминая о человеке, который когда-то правил этим миром. И четверо в этой тележке, затаившиеся и слегка испуганные, с настороженностью осматривали окрестности. Неуютные и враждебные.

И тишина. И мертвые чудятся в каждом окошке, в каждом темнеющем проеме. Молчаливые, наблюдающие, ухмыляющиеся: мы победили жизнь – умерли, а вы? Где все? Куда исчезли миллионы людей? Куда ушли? Кто-то погиб в ядерном пожаре двадцать лет назад; кто-то – от руки друга, брата или просто прохожего; кто-то – от чумы, разносимой вражескими снарядами и ветром; кто-то – от себя, дурного – от неспособности затаиться и выждать, пропустить смерть мимо…